Прочитав книгу . . .
Дабы поставить последнюю точку, резюмируем прочитанное в изложении двух персонажей: ученого гуманитария и любителя мифокультурной образности.
Суждение ученого гуманитария. Герои книги – некие "корни". Они имеют разные имена: пралогосы, мифологемы, культурные установки, сакрофоры. Тут, конечно, приходят на память концепции О. Шпенглера, К.Г. Юнга и, пожалуй, О.М. Фрейденберг, но авторы расходятся с ними по содержательному наполнению. Бытие мыслится трехсоставным – это миры иной и здешний и граница между ними. Сакральное – предмет постоянного авторского внимания – занимает пограничную область. Корни погружены в иной мир, а здесь – ветви, листья опадающие и нарождающиеся.
Что-то понять в бессмыслице событий можно лишь почувствовав то мягкие, то когтистые лапы древнейших корней. Трехсоставность – это не только культурные знаки, маркирующие бытие, но отражение сущностных реальностей разного типа и разной степени вещественности. Вообще же, реальность трактуется как продукт понимания, как категория равно субъективная и объективная, а понятия факта и достоверности оказываются уместными далеко не всегда.
Пути мифокультуры и тенденции событийной истории отчасти проясняются через судьбы сакрального. Его обесценивание – крушение святынь, как и становление новых ценностей, видимо, неизбежность. Этим серьезным делом усердно занимались и занимаются научное знание, искусство, праздничные элементы культуры, религиозные системы, философия. Все они к тому же предлагают конкурирующие иномирия. Некое иномирное представительство вызревало и в мифологических недрах российского государства, начиная с XVI века. Расколдовать мифологию государства можно, если обратиться к сущностным истокам власти. В книге прослеживается становление и развитие этой мифологемы. Подробно прослеживается также мифокультура Времени – поначалу мифологического божества, власть у которого силятся отобрать хронологии, календари, циклы, а окончательно должен отнять Страшный суд.
Анализ исторического дискурса обнаруживает истоки детерминизма, чувства и понятия необходимости, долга и т.п. – в мифологии Гнезда, одного из важнейших пралогосов, компактно выраженного в библейском Эдеме. Этот же анализ выводит из ведомства историков "прошлое". Вслед за осторожной семиотической постановкой этой проблемы (Б.А. Успенский), прошлое ставится в один ряд с реальностью потустороннего, следовательно, и общение с прошлым почти целиком переходит в сферу религиозно-философскую. В этой связи предпринята попытка по-новому ощутить историю России.
Пертурбации социума и культуры неотрывны от происходящего с человеком. Изучается "антропологическая редукция" – сжатие человекомирка, человекогнезда в кочевника – пользователя. Его способность общения с окружающим уплощена, сводится к информации и чувственности. Поэтому традиционная культура с ее сакральной обрядовостью, цельностью многоуровневого переживания и постижения бытия малодоступна пользователю и воспринимается им однотонно. На всем протяжении книги анализируется и показывается роль такого типа культуры в мировой и русской истории, особенно в христианском контексте.
Взгляд любителя мифокультурной образности. Жизненное первоначало заключено в Месте, гнезде. Его идеальная прародина райский сад – Эдем. Там человек объемен, всё – он сам, и всё, что есть, – совместимо и само по себе. Только Бог несколько в стороне, хотя и Он образно подобен человеку. В идеальном Гнезде царствуют индивидуальности, начиная от незаметного камешка и кончая человеком, а власть их не стискивает, не перемалывает их, а хранит. Когда начинается исторический процесс, наступают разделения. Так, естественное и сделанное, сливавшиеся в Гнезде, отныне будут искать хотя бы мирного соприсутствия. Такой синтез был найден в православной культуре, отчасти в европейском и русском искусстве, но обыденное и социальное, особенно у нас, мечется в поисках его. Русь подозрительно относится к искусственному, но обожает естественное, в котором есть "покой и воля", мудрость леса и аромат степи, непритязательность быта, "веселие пити", тяга к прирожденному и "психология безлюбовного отношения к любимой земле" (Ф.Степун). Гнездо, распадаясь или раздаваясь вширь, перевоплощается в род, семью, общину, даже в тоталитарное государство, приобретая совсем иные, жалкие или страшные, черты. Чаще всего это миражи Гнезда. Индивидуальность надевает социальные личины и сдавливается личностью. Верх и низ меняются местами – не только в праздничном экстазе, но как постоянное состояние. Наконец, живое, сама жизнь под влиянием человекоцентристской и утилитаристской тенденций ищет последнее прибежище в одинокой душе, а все окружающее ее лишь по культурно-языковой инерции еще числится живым. И все же улавливаются духовные окликания времен, продолжаются диалоги иного и здешнего, а между ними кое-где еще стоят неусыпающие часовые – священное. Потому не угасает противоборство между притяжением к доисторическому Идеалу и отталкиванием от него. Запад, Восток и Юг, каждый по-своему, погружены в это противоборство, в каждой культуре и каждом человеке оно то взрывается, то утихает во временном равновесии.
В этой картине не раз возникают противоречия, концы не сходятся с концами, одинаковые причины ведут к разным следствиям, а разные причины сливаются в единый поток, бросающий человека из стороны в сторону. Прояснить хоть что-то может только цельная полнота понимания, переживаемого понимания – мистического, душевного и вещественного.