Трудно сказать, о чем думают брачующиеся, подкатывая к Александровскому саду и оставляя цветы у "вечного огня" – могилы Неизвестного солдата. Этнологу же вспомнится семейно-родовой очаг, огонек которого нельзя разбазаривать и даже с соседями не всегда им можно делиться. Так как раздача, раздаривание семейно-родового, в чем бы оно ни выражалось, ослабляет род. Противостоя родовому началу, христианство наименовало эту установку скупостью, сребролюбием и т.п.

Огонь очага священен, ибо связан с предками. Огонь вообще очень точный символ иного мира: он живой, но неприкасаем, наполняет дом теплом и вместе с тем опасен, превращает сырое в съедобное варево – обряд прохождения пищи через потустороннее (в христианстве огненная обрядовость заместилась благословением, а иногда окроплением). Многие люди сегодня совершенно не воспринимают подобной символики и ее реальной основы, и это не потому, что тут одни "представления" – по своей природе, своему антропологическому складу немало людей сегодня лишилось родовой определенности, а вместе с нею утеряло мистические интуиции родовой жизни.

Итак, молодожены, ныне сами того не ведая, поклонились "предкам" и гипотетически могут рассчитывать на их вспоможение. Семья, как и род, опиралась не только на устои собственности, замкнутого домашнего хозяйства, воспроизведение, разделение функций, но и на тамошний мир. Взять жену из своего рода значило получше его склеить, а взяв жену из другого (чужого) рода (экзогамия), приобщали его земную и подземную ветви к усилению своего рода. Одновременно с этим экзогамия сплачивала роды, служила фактором образования цельных народностей. Не забудем и то, что в чужом иногда видели особый иномирный налет, в отличие от своего, повседневного. По мере упрочения православия вторая ветвь отпадала, так как жена должна была принять религию мужа (русские мужчины нередко женились на иноплеменницах; в княжеских и царских домах это было более правило, чем исключение – именно в силу обычая брать из чужого рода).

Невесту подбирали руководствуясь только качествами рода, к которому она принадлежала, что вполне согласуется с высказанным выше. А решающая роль родителей в этом деле вытекает из того, что они олицетворяют в семье родовое начало. Что касается любви, то любовь родственная, родительская и сейчас может входить в противоречие с влюбленностью молодых.

В понимании семьи как "малой Церкви" христианство следовало переосмысленной в новом духе, но той же древнейшей традиции. Связь брачевания и семьи с тамошним миром – тема многих сказок. Будущие муж и жена так или иначе должны пройти через тамошний мир. Сказка и народный обычай облекают эту мифологему в самые разнообразные, причудливые, а порой скрытые формы. Удачливый Иванушка, объегорив злобных страшилищ, празднует свадебку с неожиданно подвернувшейся царевной. Заморские принцессы, странники, прекрасные девицы в лягушачьей или змеиной коже, мудрые девы-вещуньи и множество подобных им на самом деле существа по природе или вынужденно потусторонние. Обычно венчает их драматические перипетии женитьба или замужество. И совсем не для того чтобы закруглиться счастливым концом, а потому, что все эти перипетии и нужны были ради брака. Любопытно, что и сказочная свадьба не совсем еще натуральная, земная, ибо персонажи не могут сразу распроститься с иным миром: когда рассказчик с усмешечкой говорит, что пивко или мед "по устам текло, да в рот не попало", он как раз и намекает нам на это обстоятельство. Нереальность сказки ("сказка ложь, да в ней намек...") декларируется прямо, без обиняков, да и само это слово – "сказка" нынче воспринимается как выдумка, так как современному человеку иначе и не втолкуешь, что сказочный мир – это по преимуществу мир потусторонний.

Один из ярких примеров того, о чем у нас идет речь, это известная сказка "Перышко Финиста ясна сокола". Тут будущий муж – существо сугубо иномирное, почти сливающееся с предками. Так "в идеале" и должно быть. Поскольку всяческие блага и дети даруются предками, девица выходит замуж как бы за предков. Поэтому же "право первой ночи" могли иметь старшие родичи или владелец данной земли, где живет род (земля и ее насельники – одно и то же). Покусительство свекра на сноху, ставшее в христианскую эпоху преступлением, идет со времен родовой культуры.

Финист чудесным образом прилетает к невесте по ночам, а потом она отправляется за ним в царство мертвых, где и находит его. Три бабы-яги – традиционные охранительницы этого царства – благоволят невесте; это вполне возможный вариант, так как баба-яга не любит чужой род, но зато помогает своему (число три знаменует здесь изрядную неприступность иномирия). Финист, конечно, спит в царстве мертвых (сон – символ смерти), но при этом уже успел обзавестись иномирной женой. Будущий муж должен не просто побывать в тамошнем мире, а пройти там "курс супружеской жизни". Поэтому в античном мире молодой человек кое-где посещал перед женитьбой храмы, где общался со жрицами. Это делалось и в другой форме (аналогии с более поздними и нынешними временами очевидны). Заметим, что и невеста Финиста побывала в гостях у предков.

Далее мы вкратце остановимся на семейных нравах и близких темах в древне-средневековой Руси.

Семейной церковью великокняжеского и царского дома был Благовещенский собор Московского Кремля. Там крестили младенцев и венчали (великий князь и царь браковенчались в Успенском соборе). Новорожденному и браковенчанным приносили подарки. Это еще дохристианский обычай – свидетельство заботы своего рода. От другого рода подарки могли приниматься в знак дружбы с ним, породнения, уважения. Евангельские волхвы, принесшие дары Богомладенцу-Христу, не случайно иногда изображаются в царских одеяниях и в преданиях именуются царями: "Царь царей" может быть почтен только царями. Впрочем, в христианской культуре родовая подноготная этого обычая забывается и дарение перешагивает через родовые барьеры и условности. Более того, безоглядное, "не ищущее своего" дарение провозглашается нормой.

В Древней Руси, как уже отмечалось, милостыня была одной из главных добродетелей. Причем, в соответствии с духом евангельского учения, при раздаче милостыни вопрос о результате этого доброго дела не ставился: как использована будет милостыня тем, кто ее получил – это дело Божие и на то воля получившего. Так понимали на Руси и заповедь подставить вторую щеку, и заповедь благословлять врагов. Эти заповеди человек исполнял не для того, чтобы перевоспитать кого-либо или что-то изменять в судьбе других людей – на это он не дерзал. Цель заключалась лишь в том, чтобы смирять себя и творить от сердца милосердие. В середине XVII века боярин Феодор Ртищев впервые начнет строить богадельни для нищих. А в XVIII веке государство начнет расследовать, кто есть подлинный нищий и юродивый, а кто притворяется. Множество убогих и странников подвергнется истязаниям... Но еще долго традиционная добродетель нищелюбия будет нравственной нормой в русской духовной культуре.

Нищелюбие осмыслялось не только как добродетель в нашем понимании. Нищий – ничейный, без роду и племени; он появляется неизвестно откуда и исчезает неизвестно куда. Он существо как бы нездешнее, из "иного мира". Поэтому его молитва сильнее всякой другой и, чтобы помянуть умершего, лучше всего попросить об этом именно нищего. Но такая просьба и сопровождающая ее милостыня – дело личное, в том смысле, что здесь важно непосредственное общение, а не косвенное. Другими словами, общественная или государственная благотворительность и прямое подаяние не считались равноценными.

Нищие и странники выполняли еще одну важную функцию – как бы врачебную. Если дитя болело, то его сажали на руки нищему. Иногда тот обносил ребенка вокруг дома. На самом деле это означает прохождение через потустороннее. Встретив таинственного инока, отрок Варфоломей (прп. Сергий Радонежский) получил дар успешного учения. К тому же разряду следует отнести и таинственного ветхозаветного Мелхиседека – "царя Салимского и священника Бога Всевышнего", благословившего Авраама. Существо иномирное должно быть неизвестного происхождения или же ему следует иметь символические знаки потустороннего. Так, Христос рождается в чужом селенье, в пещере, затем исчезает с родителями (в Египте) – все эти символы совершенно недвусмысленно говорят о Его причастности иному миру, дополняя главный факт – Его зачатие Девой Марией от Св.Духа.

Итак, в соборе крестили княжеских детей, но при Иване Грозном царевичей уже крестили в Чудовом монастыре и Успенском соборе, а крестным отцом был, как правило, Троицкий архимандрит. В Успенском соборе на одной линии с царским местом возвышаются седалища для митрополита и для царицы. Митрополичье место занял потом патриарх – с 1689 года; нам неизвестно, как часто было занято место для цариц и царевен. Женщин и детей оберегали от сглаза, а потому они вряд ли появлялись в людных местах. Когда царица вкупе с чадами на масляной ходила по соборам, то Кремль накрепко запирали. Редко можно было встретить женщин и в приходских церквах – по той же причине.

Обычно женщины молились дома перед божницею или в молельной комнате. Люди побогаче строили себе церкви, куда время от времени нанимали свободных попов. Последние стояли "на крестце", как говорили, с булкою в руках, в ожидании найма. Булка должна была поторопить нанимателей, ибо, надкусив ее, священник уже не мог служить литургию (обедню), что полагается делать натощак.

Молившаяся в Благовещенском соборе великокняжеская или царская семья была, как правило, весьма многочисленной. Отношения между членами семьи зависели не только от тогдашних общественных норм, но и от характера людей. Женщины оказывали немалое влияние не только на семейные дела, но и на политику. Современники отмечали это в отношении жены Ивана III Софии Палеолог – племянницы последнего византийского императора. Одни говорили о ней с восхищением, отмечая и яркую внешность – огромные черные глаза, белотелость и величавость, острый ум. Другие утверждали, что она неуклюжа, толста, коварна, а Андрей Курбский называл ее "греческой бабой- чародейницей". Иван III вынужден был даже какое-то время беречься своей властной жены, предав смерти сообщавшихся с нею баб-зелейщиц.

Жена Димитрия Донского Евдокия после смерти мужа приняла постриг, основала Вознесенский монастырь, вела жизнь подлинной подвижницы, нося под одеждой власяницу и вериги, и была потом признана святой. Предание утверждает, что, идя на постриг, она исцелила десятки людей. Ее невестка Софья – дочь литовского князя Витовта – после смерти мужа участвовала в управлении Московским княжеством, лично ею был утвержден новый Судебник, а в 1451 году, будучи уже восьмидесяти лет, организовала с митрополитом Ионою отпор ханскому царевичу Мазовше. Мария Ярославна, жена ослепленного Василия II (Темного), поддерживала мужа в его политике расширения и усиления власти Москвы, а затем сына – Ивана III, благословив его на окончательное свержение татарского ига.

Это примеры только из XV века. Надо сказать, что согласие в княжеских семьях рушилось не всегда по вине мужской стороны. Пример с Софьей Палеолог не самый драматический в этом отношении. Предания донесли до нас уже упоминавшуюся нами ужасную историю о жене Андрея Боголюбского, княгине Улите, возглавившей против него заговор. После убийства Андрея князь Михалко с боярами судил эту женщину и она была предана смерти: по одной версии утоплена в озере, по другой – расстреляна из луков.

Жизнь семьи в Древней Руси протекала в русле родовых традиций и христианских представлений о святости брака, которые нередко вступали друг с другом в конфликт. Безусловно признавалась родовая цель воспроизведения потомства, но она не отождествлялась полностью с целью брака. Любовь в христианском понимании и взаимопомощь всегда почитались главным основанием православной семьи.

Отец – это прежде всего глава семьи, рода. Мать – это прежде всего помощница, поддержка отца, его советница. Такое понимание брака уходит корнями в очень древнюю библейскую традицию. Вспомним, что многие чтимые христианами как святые библейские женщины – Сарра, Ревекка, Рахиль, Елизавета – отнюдь не славились чадородием, даже наоборот. Ради продолжения рода они иногда предоставляли своим мужьям служанок. Рождение чада после долгих лет напрасного ожидания – типичный библейский сюжет. Бог как бы испытывает Авраама, Исаака и Иакова, до времени не скрепляя семейный союз ребенком от любимой женщины. Языческая семья зиждилась, как правило, совсем на других основаниях, а в детях видели прежде всего очередное поколение хранителей культа предков.

Большую роль в формировании православного понимания брачных уз играли некоторые хорошо известные жития святых. Само же это слово – узы – означало нерасторжимость союза не только в этой, но и в вечной жизни. В житии преподобных Андроника и Афанасии (V век) рассказывалось, как после смерти детей оба они – муж и жена – удалились в монастыри, но затем, будучи неузнанной, Афанасия, приняв вид инока и обет молчания, стала подвизаться вместе с Андроником. Тайна ее раскрылась, когда она умерла, а скончавшийся вслед за нею Андроник умолил братию похоронить их рядом. В житии мученика папы римского Климента (I век) – сподвижника апостола Павла – приведена поразительная история о том, как отец Климента в течение двадцати лет, оставив дом и богатство, скитался по миру в поисках любимой жены; благодаря прозорливости апостола Павла, супруги нашли друг друга и скончались в любви и мире. Заметим, кстати, что часть мощей Климента была, вероятно, первой привезенной в Киев святыней, а во имя этого мученика было освящено много церквей. Очень читаемой на Руси была повесть о Петре и Февронии Муромских. Приняв постриг, они договорились не покидать этого мира по одному: Петр (в иночестве Давид) посылает к Февронии (в иночестве Евфросинии) человека сообщить, что уже отходит; Феврония хочет закончить церковное покрывало и просит подождать... Этот хватающий за сердце диалог заканчивается одновременным отшествием их ко Господу. Перед кончиной они просили положить их в одном каменном гробу, разделенном стенкой. И хотя их пытались похоронить раздельно, как того требовал обычай (ведь они приняли постриг), Петр и Феврония таинственным образом оказываются все же в одном гробу. Воистину, как говорится в библейской Песни Песней, – "сильна, как смерть, любовь". Супружескую любовь здесь не отменяет и монашеский постриг – он лишь еще более облагораживает ее, наделяя чистым небесным смыслом.

Родовая традиция, бытовавшая наряду с христианской, смотрела на брак иначе – прежде всего, как на элемент родовой жизни, в которой главным было благополучие и, конечно, поддержание рода. В XVI-XVIII вв. реликты родовой культуры в некоторых случаях облекаются в псевдохристианские формы, вырождаясь в ритуалы радений и "свального греха" в сектах хлыстов и им подобных. Позже отрицание брачной семьи и сакральности брака проникло в некоторые староверческие толки.

Но чаще родовые традиции, господствовавшие в дохристианскую эпоху, постепенно претерпевали христианизацию и вылились в различные формы взаимопомощи, особенно в крестьянской среде. Таковы, например, крестьянская община, просуществовавшая до ХХ века, а также знаменитые "помочи", когда всей деревней помогали той или иной семье в каком-либо неподъемном для нее многотрудном деле. В XVI-XVII вв. родовые традиции в высших слоях русского общества приобретают яркие формы соперничества родов. Тут люди руководствовались прежде всего родовой честью, приоритетом родовых интересов перед личными, сплоченностью в соперничестве с другими родами, а иногда с царской властью. На родовых началах основывался обычай замещения должностей – местничество, когда положение человека в государственной структуре зависело от его родового происхождения. Царю приходится постоянно разрешать споры между родами, карая несогласных с его решениями.

Человек знатного рода поминает длинный ряд своих предков, а они помогают ему из своего мистического далека. Но если предки некрещеные? Умерших не окрестишь, хотя и такое бывало. Эта жизненно важная для христианина проблема теряла свою остроту с каждым новым веком. С этой проблемой отчасти связано и усиленное почитание святых, особенно св. Николы и св. Уара – ходатаев перед Христом за тех, кого по строгим вероучительным правилам не надлежит поминать в церкви. В целом же христианская культура воцерковляла те родовые ценности, которые издревле цементировали жизнь людей, постоянно были фундаментом человеческой культуры, а не были следствием языческой религиозности.

Уж сколько копий сломано, кровушки пролито, простых и ученых слов наговорено по поводу земли – и кому полагается владеть ею, и можно ли ее продавать и наследовать, и кто ее истинный хозяин. Одно это словосочетание "Русская земля" пробирает душу, и даже не вразумишься – почему так. А сколько галдежа, смуты сеют радетели русского, и знают чем зацепить сердце, истово клянясь Святою Русью...

На юго-восточном столпе в Архангельском соборе есть изображение Иисуса Навина – вождя израильтян, поведшего за собой народ на завоевание Палестины после блуждания по пустыне и смерти Моисея. Иудеи перешли Иордан и остановились перед крепостью Иерихоном. Тут предстал перед Иисусом Навином некий воин с мечом, сказавший, что он вождь воинства Господня. Далее он сказал Иисусу: "Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, свято". Иисус так и сделал. На столпе представлен именно этот эпизод. По толкованию блаженного Феодорита и других христианских богословов, внезапно появившимся воином был архангел Михаил. Место, где произошло это событие, было свято потому, что Бог открыл там Свое присутствие – через архангела. Тема эта живо затрагивала отношение русских к своей земле. К ней постепенно проникались уважением и любовью именно как к святой, веками собирая и накапливая в народном опыте свидетельства Божьего присутствия.

Бесчисленны народные рассказы о странничестве Спасителя по русской земле. До нас в большинстве своем они дошли в поздних изложениях, но все же сохранили духовно-нравственную суть. Вот принимает на себя Христос вид старичка-нищего и с двумя апостолами идет через деревню. Богатый пускает их ночевать, но под лавкою, не покормив ужином. А на утро святые странники помогают хозяевам хлеб молотить, да по-своему: зажгли снопы, солома сгорела, а зерно осталось цело. Но когда неблагодарные и самонадеянные хозяева решили сами испробовать новый способ молотьбы, то и хлеб сгорел весь, и дом.

А вот Христос в рубище нищего пришел на мельницу. Мельник не дал Ему милостыньку, а бедный мужичок почти все свое зерно отдал Ему. За это, когда стали молоть оставшуюся малость зерна, мука так посыпалась, что и девать некуда. Путешествуют и святые апостолы, и Николай-Угодник, и Иван Предтеча и другие святые. Они помогают бедным и посрамляют жадных. Покровителем нищих считали ап. Ивана Богослова. По известному его житию, он велел, будучи жив, положить себя в могилу, сказав при этом: "Возьмите землю, мать мою, и покройте меня ею". А на следующий день не оказалось его в могиле. В памятный день (в мае перед Николиным днем) приглашали нищих, среди которых мог оказаться и сам апостол. А нищие пели: "На Ивана Богослова сыта братия Христова". Рассказы о Христе и святых, посещающих селения и отдельных людей, известны были и в других христианских странах. Нередко и по содержанию рассказы были похожи, хотя заимствование было, как правило, маловероятно. Сыновнее отношение к родной земле, отношение к ней как к святой – в прямом смысле – еще очень долго держалось на Руси, и еще сейчас его можно встретить в российской глубинке.

В XVIII веке свойства святости переносятся на российское царство, а непосредственным проводником Божьего промысла, по мнению многих, становится император. В торжественных приветствиях и посланиях говорится о "священной царской крови" и т.п. Это же видно хотя бы из такого, не очень типичного, но яркого примера: в 1791 году некий П.Челищев поставил в Холмогорах, на том месте, где выходил на берег император Петр, деревянный крест с надписью: "Изуй сапог твой! Место бо идеже стоиши, коснулась нога Петра Великого, отца Отечества: и потому свято".

Итак, земля находится в центре древнего миропонимания, занимает одно из первых мест на шкале социокультурных ценностей. Наивно полагать, что значение земли сводилось к ее хозяйственному использованию. Самые хранимые места – это кладбища. Для язычников не меньшее значение имели священные рощи, капища, овеянные местными легендами глухомани, пещеры, островки, высоты, где подавно ничего не вырастишь, да и был на это запрет (как и на охоту – вспомним полусказочные истории об оленях с золотыми рогами или других сакральных животных, за погубление которых увлекшемуся охотнику приходилось тяжко расплачиваться). Земля неотделима от своих насельников, что не раз нами подчеркивалось. Эта мифологема дала основу крепостному праву. Речь идет о культурной основе, смягчавшей его постепенное введение, начиная с XVI века. Тот, кто владеет землей, должен владеть и теми, кто ее населяет и возделывает. Указанная мифологема способствовала упрочению и царской власти, поскольку царская власть в каком-то "высшем смысле" ощущалась и как власть над всей Русской землей.

Конкретная, не слишком пространная местность не схожа с другими по своеобразному влиянию на живущего там человека; это влияние настраивает определенным образом его физиологию и душевный склад. Удел – это и земля, и судьба. Житье на одном месте налагало особенные отличия, и сам человек был постоянен. Сохранившиеся с прошлого века фотографии крестьян-старожилов представляют их нам серьезными и степенными. Современный человек, часто непоседа и "землепроходец", по-видимому, выработал в себе способность к быстрой адаптации, малочувствительность к изменениям, а потому более приспособлен к переменам. Однако в современном человеке редко заметишь степенность.

Монах в Древней Руси по своей человеческой природе, ну хотя бы на первых порах, таков, как и все. Печать места, где он подвизается, неизбежно привязывает его к этому месту, берет его в полон. Сакральность земли, невозможность жизни без нее укоренены в культуре и менталитете русских людей древности и средневековья столь прочно, что мирское поселение и монастырь той эпохи не представимы вне земли, на которой они основались. Монастырь и церковь стояли на конкретной земле и к тому же не могли быть отрезаны от того, что окрест. Некоторые суровые подвижники видели в этом неспособность преодолеть связи с миром. Прпп. Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, Зосима и Савватий Соловецкие и немало других уходят из монастыря, основывают новые обители, снова уходят. Обычно это объясняют нестроением в братии, тягой к безмолвию и т.п. Иногда подвижник ищет именно такое место, где природная особливость по своим физическим качествам и органическому дыханию гармонирует с внутренним ладом самого подвижника. Так прп. Павел Обнорский жил три года в дупле старой липы; найдя привлекшее его место, тот же Павел воскликнул: "Здесь покой мой, здесь вселюся!" Не исключено, что причиной переходов была и "внутренняя брань" с местной привязанностью, воспринимаемой подвижником как грех. Когда князь или боярин дарил монастырю или церкви часть своих земель, он считал, что тем самым приобщился братии, а его родичи и он сам будут приснопоминаемыми в данной обители. Все это стоило бы принять во внимание, когда обсуждаются знаменитые споры так называемых "иосифлян" с "нестяжателями". Напомним читателю, что речь идет о соборах конца XV, начала XVI веков.

На рубеже эпох – княжеской Руси и Московского царства – огромное значение имели поместные соборы 1490, 1503 и 1504 гг., сохранившие авторитет Церкви и подтвердившие исконную форму русского благочестия – единство жизни и веры, строгое соблюдение уставов, согласованность действий государственной и церковной власти. Необходимость же в соборных решениях возникла как раз из несогласованности этих действий и объективной потребности великокняжеской власти в новых землях, которыми она могла привлечь к себе тех, кто готов был ей служить. Благодаря твердой и активной позиции известного подвижника прп. Иосифа Волоцкого, великокняжеской власти тогда не удалось лишить монастыри и церкви принадлежавших им земель и угодий, в течение веков передававшихся в виде вкладов на помин души, пожалований, подарков и т.п. Обычно земли передавались без крестьян, которые потом привлекались льготами. Покушения на церковные имения со стороны удельных князей и великого князя начались вскоре после свержения ордынского ига, т.к. согласно ханским ярлыкам никто не смел посягать на собственность Церкви. Благодаря своему богатству и землям монастыри имели возможность выручать при недороде, выкупать пленных, помогать бедным. И, что не менее важно, они были экономически независимы от княжеской власти. Тем самым общественные силы государства и Церкви в Древней Руси имели примерно равное значение, благодаря чему государство и Церковь без помех делали свое дело. Конечно, в поставлении митрополитов и епископов князья играли немалую роль. Известны даже крупные конфликты такого рода, например, при Андрее Боголюбском и Дмитрии Донском. Но это говорит не только об отдельных несогласиях, но также о заинтересованности государственной власти в добром пастырстве Церкви, т.к. христианские начала пронизывали всю жизнь Древней Руси.

Начиная с XVIII века, когда экономическая основа независимости Церкви была подорвана вслед за лишением ее организационной самостоятельности, стало оскудевать и ее нравственно-духовное влияние, особенно в общественных верхах.

Конечно, владение землями, а иногда и огромным числом крестьян, трудно вязалось с целями монастырской жизни. Об этом писал уже митрополит Киприан (XIV в.) в одном из своих поучений и предлагал в связи с этим привлекать к управлению монастырскими землями "богобоязненных мирян". Так нередко и делали: в XVI-XIX вв. некоторые должности в монастырях, например, казначея, доверялись бельцам или белицам (монашество состоит из чернецов и черниц). Примеры притеснений на монастырских землях приводил, в частности, Вассиан Патрикеев (XVI в.), обличая монастырское начальство в том, что "отнимая все имущество у крестьян за недоимки, выгоняли их из своих сел с женами и детьми, провожая побоями". Такие случаи, несомненно, подрывали нравственный авторитет Церкви. Однако весьма жесткие общественные отношения царили почти повсеместно, и жизнь крестьянской семьи на землях иных владений была, как правило, более тяжелой.

Священное значение придается земле и в связи с захороненными в ней отцами и дедами, доблестными воинами, родовыми гробницами. Благоплодные пажити и обильные угодья поддерживаются не столько природными условиями и умением, сколько предками. Православная Церковь испокон веков совмещала традиционное почитание предков и веру в Бога и Его святых – "новых предков", имена которых нарицались новорожденным. При этом немалую роль играли церковные здания-храмы (в старину говорили только – церковь), рядом с которыми, иногда на папертях, а иногда и в них самих захоранивали усопших. Прекрасным примером по этой части может служить Архангельский собор Московского Кремля, который является родовой гробницей княжеского и царского рода.

Первая каменная церковь во имя архангела Михаила была заложена при Иване Калите (1333 г.). До этого, как полагают, была одноименная деревянная церковь, построенная еще в 1247 году братом Александра Невского князем Михаилом. Современный собор был закончен в 1508 году, уже после смерти Ивана III, начавшего его строительство. Собор является усыпальницей князей и царей, и поэтому основное его пространство занимают надгробия, под которыми иногда покоятся несколько человек. Металлические чехлы, заключающие резные надгробия, сделаны в 1903 г. Успенский собор, как уже говорилось, также является усыпальницей – митрополитов и патриархов. Вообще, в старину не было, пожалуй, ни одной церкви, а тем более собора, которые не были бы и некрополем.

Литургия еще в глубокой древности совершалась на святых мощах. Главная церковь в Киеве была освящена в 996 году на том месте, где язычниками-киевлянами были принесены в жертву христиане-варяги. В Византии церкви и часовни было принято ставить над фамильными склепами. Иван Грозный считал, что церкви подобает ставить и на царских могилах. Таким образом, церковь – это еще и гробница: купола с крестами недаром напоминают нам могильные холмы. Ради поминовения умерших нередко ставились дополнительные приделы, в том числе на папертях. Само создание соборов с каждодневной службой – главных церквей в городах, как полагают, было поначалу вызвано необходимостью ежедневного поминовения усопших, что зачастую вообще невозможно в небольших приходских церквах, где служили только по субботам и воскресеньям.

Поминание святых и умерших, праздники и родительские субботы имеют непосредственное отношение к тому, что получило название соборности. Единство святых, умерших и ныне живущих во Христе – это и есть соборность. Когда и понятия , и чувства, и переживания замыкаются на психике отдельного человека, становятся его личной собственностью, соборность превращается в коллективизм, солидарность или что-то в этом роде и утрачивает свою "вертикальную составляющую". "Вечная память" – это не только наша индивидуальная способность вспоминать усопших, но и нечто большее. Вера, которая, по словам Христа, сдвигает горы, – это не "просто" магическая способность "глубоко верующего". Любовь, которая, по словам апостола Иоанна, и есть Бог, – это, конечно, не только субъективное состояние. Соборность стоит на такой памяти, любви и вере, которые превышают личность и даже сумму личностей. Тайна этого превышения и есть тайна соборности.

Известный обычай возведения обетных храмов и приделов в память военных успехов также в конечном счете связан с помином убитых воинов, доставивших победу. Таковыми были известные в Москве храмы Христа-Спасителя в Чертолье, Казанский и Покровский на Красной площади.

В начале тридцатых годов нашего столетия из уничтоженного Вознесенского монастыря, где погребали в основном княгинь, цариц и царевен, останки некоторых из них перенесли под спуд Архангельского собора. В Вознесенском монастыре (после постройки Новодевичьего монастыря его стали называть Стародевичьим) были погребены, в частности: супруга св.Димитрия Донского св.Евдокия (в иночестве Евфросиния), ее невестки княгини Евфросиния, Анастасия, София; жены Ивана III – Мария и София; великая княгиня Елена Глинская – мать Ивана Грозного; четыре жены Ивана IV – Анастасия, Мария, Марфа Собакина, Мария Нагих (мать св. царевича Димитрия); жена царя Феодора Иоанновича Ирина; жены царя Михаила Романова – Мария и Евдокия; жены царя Алексея Романова – Мария и Наталия; жена царя Феодора Романова Агафья. Останки княгинь, цариц и царевен еще ждут достойного погребения. До основания Вознесенского монастыря усыпальницей великих княгинь служила уничтоженная в двадцатые годы церковь Спаса на Бору, находившаяся во дворике Большого Кремлевского дворца. Каменная церковь Спаса была построена в 1330 г., и туда перешла тогда братия из Данилова монастыря. Церковь была почти полностью перестроена в 1527 г., а перед этим в 1491 г. монастырь был перенесен за Яузу, где потом был основан Новоспасский монастырь. В последний раз росписи были возобновлены в середине XIX века. У Спаса на Бору был погребен св.Стефан Пермский – друг преподобного Сергия Радонежского, духовный просветитель пермяцкого народа, создавший для него азбуку и грамматику.

В Архангельском соборе соединились почитание христианских святых и духовная забота о предках-язычниках.

У столпа покоятся святые мощи, скорее всего, убитого царевича Димитрия – последнего сына Ивана Грозного.

У мощей царевича Димитрия совершались многочисленные чудесные выздоровления, что и дало законный повод почитать его как святого. Паломников было столь много, что, погребенный вначале рядом с отцом – царем Иваном, он был затем помещен в раке на более удобном для поклонения месте, где сейчас и находится.

Благодаря царевичу в соборе освящен и новый придел – во имя мученика Уара (с северной стороны). Этот придел был освящен в 1847 г. на месте ранее бывшего там Покровского придела. Освящение придела означает прежде всего освящение или возложение уже освященного антиминса, который представляет собою шелковый или льняной плат с вложенными в него частицами святых мощей. Этот плат раскрывается на престоле во время совершения евхаристии на литургии. Освящение может совершать только архиерей, почему его и называют святителем. В Архангельский собор был перенесен освященный антиминс из Уаровского придела древнейшей в Кремле церкви Иоанна Предтечи у Боровицких ворот, разобранной по повелению Николая I. В этой церкви Уаровский придел появился после рождения царевича, т.к. он носил, как тогда было принято, два имени – Уара и Димитрия. Первое имя давалось в день рождения, второе в день крещения. Вероятно, имя мученика Уара – молитвенника за языческих предков и за рано умерших юных воинов – почиталось Иваном Грозным с молодости: не случайно же он строил гробницу, будучи еще совсем молодым. Так что не исключено, что в Архангельском соборе мог быть придел в честь Уара еще в XVI веке. Об этом, в частности, свидетельствует сохранившаяся с XVI века роспись, где представлен эпизод из жизни св.Клеопатры, которая как раз и перенесла в свой фамильный склеп тело мученика Уара. Эта роспись находится как раз там, где гробница Ивана IV. Внезапно умершего сына Клеопатры звали Иоанном, а о том что Уар покровительствует ему на небе, этот мученик сказал сокрушенной матери в видении.

До нашего времени сохранилась икона XVII века, где изображен мученик Уар и русский святой – отрок Артемий Веркольский. Артемий был крестьянским мальчиком, и его в поле убило молнией. Несколько десятилетий пролежал он в лесу, лишь прикрытый берестою и ветвями, так как местные жители усмотрели в его внезапной смерти некое особое наказание Божие. Затем, незадолго до смерти царевича Димитрия, святость Артемия открылась благодаря целебной силе его мощей. Уар-Димитрий и Артемий – оба отроки, умершие от внезапной смерти. Случайно ли соединились на упомянутой иконе Уар и Артемий или же не случайно, мы не знаем.

Если наши радости и горести привязаны к жизни природы, если от нее зависит наше существование, то заповеди Христа будут для нас носить отвлеченный характер. У природно-родовой и природно-общинной жизни свои идеалы, своя религиозность, а христианские ценности, если они и будут приняты, окажутся скорее обрядово- словесным украшением, нежели прямым руководством. Поэтому люди, всецело обращенные ко Христу, должны были прятаться за монастырские стены или уходить в странничество.

Мифологема народа выросла из родовых ценностей, переняв у них настороженность и ненависть к "другим". Подобно тому как "мой род" безапелляционно всегда прав, таков и "мой народ" – достойный наследник родовой культуры. Если, скрепя сердце, и признаемся, что у "наших" есть недостатки, то они от дурного чуждого влияния или являются простительным продолжением народных добродетелей.

Отождествление человека с сообществом позволяет ему избегать ответственности за свои дела, в том числе и за деяния той же общины. Тут дело не только в том, что индивидуум ощущает себя растворенным в общине, а еще и в том, что община неподсудна, всегда права, будучи священной. А если у общины, народа, государства не может быть греха, то и у меня, принадлежащего им, греха не может быть, разве что из-за недостаточной любви к этим общностям. Единственная общность, отождествление с которой не уводит от ответственности и покаяния, это Церковь.

Промышленное развитие ослабило зависимость от природы, но люди оказались вовлеченными в новую зависимость – от созданного ими искусственного мира, который нужно поддерживать, в функционировании которого нужно участвовать.