Удушение христианства в нацистской Германии и Советском Союзе поставило перед идеологами этих режимов задачу замены его какой-то иной религиозностью. Конечно, задача эта явно не формулировалась, и говорить о сознательной попытке смены типа религиозности в Советском Союзе не приходится.

Вожди Германии и СССР нуждались в еще большей сакрализации, чем это когда-то было раньше, так как их власть не базировалась на общепризнанной, укорененной в сознании народов традиции. Решение было найдено в обращении к очень древним представлениям и интуициям, свойственным, главным образом, язычеству, отчасти христианству, в обращении к культурным инстинктам, которые, неслышно прикорнув на задворках современного менталитета, ждали и дождались своего часа. Гитлеровский режим, ориентировавший свою жажду покорения главным образом вовне, не стеснялся опираться на древнегерманских богов, в плане идеологическом и отчасти религиозном. У советского режима не было такой зацепки и его стаи валькирий были спущены прежде всего на своих же сограждан. Сакральность правителей в советскую эпоху приняла невероятные по понятиям современной цивилизации размеры, особенно в первую половину семидесятилетнего духовного порабощения. Сделав все возможное и невозможное для поругания прежних правителей России, ленинцы и сталинцы как будто похитили у них священные знаки, чтобы закрепить их на своих идолах.

И все же, откуда черпала свою энергию сакральность Ленина и Сталина и вождей помельче? Не из крови ли жертв гражданских воин, заговоров, чисток, преобразований, военных авантюр, искоренений – дворянства, интеллигенции, "кулаков", духовенства и т.д.? Не была ли страшная война с Германией одинаково кровопитательна для сакрализации вождей двух столкнувшихся сторон? Скорее всего это так. Можно не знать древних языческих обрядов, относиться к Зевсам, Перунам, Одинам и прочим их собратьям как к литературным архаизмам или суевериям, можно даже избегать личного участия в государственных беззакониях и жестокостях… Но, увы, есть "правда вечная кумиров" (В.Брюсов): убиение и пролитие крови, агония и смерть, как бы ни были они многолики, всегда происходят на грани здешнего и иного миров, служат их скрепой, равно приобщены обоим.

Но на той же грани, совсем рядышком – в силу своей сакральности – находится правитель. Поэтому нет ничего странного в том, что между кровавым насилием и правителем возникает близость. То, чтό рядом, сцепляется, переходит друг в друга, сливается: сказочный персонаж, надевший шапку –невидимку, становится невидимым; свадебное кольцо меняет социокультурный статус человека; вполне добропорядочный крещеный человек, однако же игравший халдея в "Пещном действе" (XVII в.), не будет похоронен по христианской традиции, если вдруг помрет в период празднеств, и т.п. Сакральность правителя, совершенно безрелигиозного и в атеистической стране, все равно оживляется кровью своих подданных и врагов, ибо кровь и смерть, как мы знаем, сакральны по своей природе. Не исключено, что вдохновение Маркса и Энгельса, созидавших картину мира, перенасыщенную смертельной – классовой – борьбой, и восторги их последователей имели, поначалу в потенции, те же сакральные источники.

Кровь, на которой замешено правление, может вызвать гнев, осуждение, одобрение, но обычно не оставляет равнодушным. Нам представляется, что "равнодушный" человек, человек без пафоса, не склонный к безусловному обожанию или ненависти – человек рассудительный нежелателен для властвующих, нежелателен там, где сакральность власти является существенным фактором общественной жизни. Таких людей вырывали из нее или с мучительством переиначивали.

Русское средневековье (XVI-XVII вв.) задало тон российской власти на все последующее время. Многое менялось, даже радикально, но многое сохранялось. Надеемся, что читатель сам это заметит, а наше дело – рассказать в первую очередь именно о том далеком прошлом. Замечательно полно и образно занимающая нас тема представлена в Архангельском соборе. В этой княжеско-царской усыпальнице о власти вещают надгробия и росписи, сам дух собора. Все как завещано далекой древностью: власть живущих насыщается неземной силой потустороннего.

Но до вступления в Архангельский собор еще раз оглядимся на Соборной площади.

Наверное, первое, что бросается в глаза на Соборной площади Кремля, – это знаменитая колокольня Иван Великий.

Вскинутые к небесам колокольни вместо скромных звонниц появляются на Руси в XVI веке. Дух грандиозности и первенства вселяется в зодчих и властителей. И Борис Годунов возводит в Кремле самую высокую колокольню. Он вообще хочет перестраивать Кремль, но затея, к счастью, не удалась. Попытка повторилась в 1773 году: в Кремле состоялась церемония закладки нового Екатерининского дворца, вероятно, самого большого здания за всю историю архитектуры. К счастью, и этот проект провалился. В XVIII веке соблазн "догнать и перегнать" овладевает вельможами. Князь Потемкин велит при закладке собора в Екатеринославе пустить его фундамент "на аршинчик длиннее, чем собор св.Петра в Риме". Меньшиков хочет, чтобы колокольня церкви арх.Гавриила (в Телеграфном пер.) была хоть немного выше Ивана Великого. Замечательно, что из этого так ничего и не вышло.

Древней Руси было чуждо такое стремление: в храмовых сооружениях той эпохи прежде всего мы видим гармонию частей и строгость, следование священным образцам.

По большим праздникам гремело и пело множество московских колоколов, но зачинщиком был Иван Великий, от которого, говорят, земля гудела. Колокола имели имена: Успенский (4 тыс. пудов), Повседневный, Медведь, Реут (Ревун), Лебедь, Новгородский, Даниловский, Марьинский, Семисотный, Широкий, Старый слободской, Ростовский, Глухой, Татарин и т.д. В средневековой Европе были случаи судебных процессов над провинившимися колоколами, но древняя Русь не знала подобных вещей. Зато при европейски просвещенной Екатерине Великой (вослед Годунову) набатный колокол, звон которого послужил началом бунта во время чумы (1772 год), был сослан в наказание в Тобольск. Впрочем, великий князь Иван III в 1487 году повелел поместить на звоннице над Иоанном Лествичником отнятый у новгородцев их вечевой колокол, "и взнесли его на колокольницу на площади с прочими колоколами звонити". А Василий III пленил колокол Псковский, лишив этим псковичей последних остатков самостоятельности.

Теперь войдем в собор.

Внутренний вид собора до революции весьма сильно отличался от современного. Сейчас мы не увидим стоявших там икон тезоименных, родимых и гробовых. Первые изображали святого, имя которого носил усопший, вторые писались на ту же тему, но обязательно по росту родившегося царевича, гробовая же икона поступала в собор вместе с умершим – это, как правило, весьма чтимая им икона, чаще всего Богородичная.

На стенах в нижнем ярусе и на столпах изображены в рост князья и цари с нимбами, а в священном круге – их небесные покровители. Большинство настенных росписей (кроме западной стены) связано с прямым или сокровенным вмешательством Архангела Михаила и его ангелов в те или иные события. Например, на южной стене есть много библейских событий такого рода из жизни Авраама и Моисея, несколько военных эпизодов – взятие Иерихона и поражение войска медиамитян. Ближе к нижнему ярусу история князя, который после кончины принимается в ангельское воинство.

Достоинство власти не зависит ни от национальности властвующего лица (Петр Ордынский), ни от его грехов (Моисей), не очень зависит даже от его религиозных пристрастий (Пилат) – об этом свидетельствуют фрески собора и стоящие за ними предания. Это кажется неожиданным, но отбор сюжетов именно таков.

Ростовский князь побратался с Петром и передал ему дарственную грамоту на некоторые земли, однако княжеские потомки вознамерились отнять их у потомков Петра: "Но ведь род-то их татарский – не наша кость! Какая они нам родня!" Особенную зависть вызывали большие уловы рыбы в озере, которым владели наследники Петра. Пришлось для суда вызывать посла из Орды. Была предъявлена дарственная грамота, но в ней ничего не говорилось об озере – лишь об участке земли, на котором оно находилось. Ордынский посол рассудил дело просто: коль скоро водное угодье действительно не указано в грамоте, а земля под ним за наследниками Петра, он предложил истцам вычерпать озеро и взять себе. Надо сказать, что автор жития, а оно написано в XV веке, целиком на стороне Петра и его потомков и осуждает ростовчан за их родовую спесь.

Обратим внимание на то, что причиной чудесного явления апостолов и последующих событий была милостыня, розданная ханским племянником в Орде.

В следующем ярусе (ближе к востоку) на южной стене обращает на себя внимание роспись, посвященная популярной в древности истории о споре Архангела Михаила с диаволом о теле Моисея. Эта история относится к очень древним ветхозаветным преданиям, возникшим при толковании Ветхого Завета. Эпизод, представленный в росписи, изображает стоящего у гроба Архангела Михаила и противостоящих ему иудеев, над которыми возвышается синевато-серая фигура диавола. Диавол требует себе тело Моисея, ссылаясь на совершенное им в молодости убийство египтянина и на другие проступки пророка. В христианской трактовке этого предания иудеи поддерживают диавола, конечно, не ради осуждения Моисея, а чтобы заполучить, как они надеются, его останки. С христианской точки зрения в этом, казалось бы, нет ничего предосудительного, но участие во всем этом диавола как раз и говорит о недопустимости передачи иудеям тела Моисея, т.к. они были слишком склонны к идолопоклонству: гробница Моисея могла для них стать местом идольского служения, во что всегда выливалось почитание предков у язычников. Архангел вызывает гром и молнию и заставляет умолкнуть сатану, не смеющего хулить "друга Божия", как о Моисее сказано в Библии, и изымает его тело, похоронив своими руками в неизвестном для иудеев месте на некой горе в пустыне.

На сводах Архангельского собора обращает на себя внимание Суд Пилата.

Небезынтересно различное отношение к личности и вине римского наместника (прокуратора) Пилата в западной и русской традиции. Согласно последней, Пилат в конечном счете был прощен. В преданьях рассказывается о Марфе и Марье, посетивших императора Тиверия и открывших ему уклончивую позицию Пилата, послужившую причиной распятия Иисуса. Тиверий велел казнить Пилата, но тот просил, чтобы сначала его предали мучениям. Когда же Пилату отрубили голову, ангел восшел с нею на небо... Совсем иначе говорится о судьбе Пилата в латинских текстах: Пилат, узнав о приговоре Тиверия, закалывается ножом, а тело его не принимает ни земля, ни река Тибр. Впрочем, начало обоих сюжетов, возможно, родилось в среде западных христиан.

Противоположны трактовки эпизода с женой Пилата, которая просила мужа освободить Иисуса, т.к. во сне она получила известие о Его невиновности. В русской традиции сон жены Пилата трактуется как положительное свидетельство о ней, а в латинской ее сон считается внушением диавола: ведь если бы Пилат помиловал Христа, искупление человечества не состоялось бы.

Прежде чем идти дальше, несколько замечаний об ангелах или подобных им крылатых существах. Обратим лишь внимание на некоторые подробности, указывающие на то, что ангелоподобные существа играли роль сакрофоров с незапамятных времен в разных культурах.

На старых иконах над ангельскими ушками развевались ленточки-послухи ("тороки"), через которые ангел принимает божественные повеления. Похожие ленточки изображаются иногда чуть выше лодыжек, в том числе и у коней (см., например, старые иконы "Чуда св. Георгия о змие"; конь, как известно, имеет связь с иным миром – ср. с конями в Апокалипсисе, с легендой о смерти Олега и т.п.). Ленточки здесь это декоративные рудименты ножных крылышек. Последние встречаются также у античных божеств и полубожеств.

Крылья – средство для стремительных полетов, вольных перемещений, символ непричастности к материально-плотскому, символ беззаботного, мгновенного преодоления пространственной преграды. Но это еще и чуткость, способность слышать, осязать малейшие дуновения, даже видеть. Крылья – это чувствилища. Ну, к примеру, как бы большие уши. Может быть, отчасти и потому такое, на наш взгляд довольно забавное, животное, как осел, – весьма почетный и даже сакральный персонаж восточных мифологий и библейского мира. У ершовского Конька–Горбунка тоже огромные уши. Со всем этим можно бы сопоставить и серьги, поначалу несомненно имевшие отношение к связи с предками. Распространение серег преимущественно у женщин, возможно, было обусловлено особой ролью предков в деле продолжения рода. О зрячести "многоочитых херувимов" впечатляюще говорится у библейского пророка Иезекииля: "И все тело их, и спина их, и руки их, и крылья их, и колеса кругом были полны очей, все четыре колеса их" (Х; 12).

Теперь обратимся к другим иконам и фрескам Архангельского собора.

икона Архангела Михаила написана в начале XV века по заказу вдовы Димитрия Донского Евдокии. Икона выдержана в известной древней традиции, но сейчас некоторые клейма с трудом поддаются расшифровке. В клеймах представлены эпизоды из Библии и преданий, где, по мнению христианских толкователей, имело место явление Архангела Михаила. Михаил является выразителем Божественных повелений (Михаил означает "подобный Богу"). Раскрытие Божественного через ангелов мы видим и в явлении Святой Троицы Аврааму – это очевидно и из текста Библии, и из икон. Если в Иисусе произошло человеческое воплощение Бога, то в Архангеле Михаиле можно усмотреть ангельское воплощение воли Божией: "Из чего созданы ангелы? Из Духа Господня, света и огня" – так говорится в популярном в древней Руси переводном сочинении "Беседа трех святителей".

На северной стене (на самом верху) собор Архангела Михаила; избиение евреями ассирийского войска; несколько изображений пророка Давида; Силоамская купель, где вылечивались успевшие попасть туда во время производимого ангелом движения воды; целая серия событий, связанная с пророком Даниилом: полеты к нему пророка Аввакума, переносимого ангелом, сам Даниил во рву львином, три еврейских отрока в печи, отказавшиеся отречься от своей веры, видение Даниилу четырех царств.

Во втором ярусе северной стены представлены (по часовой стрелке) сцены "Исцеления дочери эллина" и "Чудо Архангела Михаила в Хонех" ("Хони" – расщелина). По преданию, там когда-то находился город Колоссы, разрушенный землетрясением. В первой сцене (примыкающей к западной стене) некоему спящему эллину-язычнику является ангел. Эллин испугался, но ангел советует ему идти к источнику, чтобы излечить немую дочь. В следующих сценах мы видим целебный источник, в котором также крестились. Тексты на росписях повествуют о привлечении множества людей к этому источнику. Рядом с источником мы уже видим церковь Архангела Михаила, а у входа в нее больных. Она была построена тем самым эллином в благодарность за исцеление дочери. Перед этим представлена сцена избиения язычниками охранявшего церковь Архипа. Там же и два водных потока в верхней части росписи. Это две реки, стекавшие с горы и соединявшиеся у ее подножия. Язычники прорыли канал, чтобы затопить храм, пытаясь перед этим безуспешно уничтожить и самый источник. Мы видим Архангела Михаила, пробивающего копьем расселину, куда устремляется прорытый язычниками канал, и рядом стоящего св.Архипа, по молитве которого Михаил и спас от затопления церковь.

В Кремле в 1365 году митрополитом Алексием была заложена выстроенная за год церковь во имя Архангела Михаила (рядом со Спасскими воротами), и тогда же был основан Чудов монастырь. Место это, где ранее размещалась ханская конюшня, было подарено митрополиту ханшей Тайдулой, которую он исцелил в Орде от глазной болезни. Это чудо Алексий соотнес с православным праздником Чуда в Хонех. Чудов монастырь был уничтожен в тридцатые годы нашего века, а мощи митрополита Алексия ныне находятся в Богоявленском соборе. Судьба иных захоронений в Чудовом монастыре нам неизвестна. Там были похоронены архиепископ Геннадий, собравший впервые на Руси полный свод библейских книг, князья Трубецкие, Куракины, Хованские, архиепископы Иосиф, Платон, Евфимий, "царь" Симеон Бекбулатович, которого Иван Грозный вдруг посадил на московский трон, множество ныне безвестных иноков.

Над вторым ярусом (по часовой стрелке) вначале показаны жены-мироносицы у пустого гроба, где вместо своего Учителя они увидели погребальные одежды и Ангела, вид которого "был как молния и одежда его бела как снег". Ангел сообщил потрясенным женщинам, что воскресший Иисус "предваряет вас в Галилее". Затем идут несколько сцен выведения Ангелом апостолов Петра и Павла из темниц, куда их бросали за смелую проповедь благой вести о Сыне Божием после Его Вознесения. Сначала мы видим Петра, спящего между двух стражей, к которым он прикован. Далее Архангел Михаил выводит его из темницы, и в третьей сцене – Петр, достигнув дома, где в это время молились о нем его друзья, обращается к хозяйке дома. Так Петру удалось ускользнуть из рук царя Ирода Агриппы. Это происходило в Иудее, где у христиан было больше всего врагов.

Непосредственно вслед за описанными сценами мы видим сидящего апостола Павла и покосившееся здание. Апостол изображен сидящим, поскольку при заключении в темницу его ноги забили в колоду. Однако внезапно произошло землетрясение, о чем сообщает нам покосившееся здание, все двери в темнице отворились и узы всех заключенных ослабели. В последней сцене Архангел Михаил выводит Павла. Как повествуют об этом Деяния святых апостолов (гл.16), Павел крестил затем темничного стража и весь дом его, причем апостолу не пришлось долее скрываться, поскольку городские власти сами отпустили его и даже принесли извинения, как римскому гражданину. Дело это было в Македонии во время долгих и опасных путешествий апостола – просветителя язычников.

Тема заточения и, в конце концов, казни апостолов за проповедь ими христианства, понимание и сочувствие к страдающим за веру было вполне естественным в древней Руси. Несмотря на обычно благожелательное отношение ханской семьи к русскому духовенству – ведь ему вменено было в обязанность возглашать о ней здравие, – частое и непосредственное столкновение православных людей с иноверцами – "агарянами", массовые посечения и пленения, казни русских князей и бояр в Орде воспитывали в русских людях духовное мужество, постоянную готовность не уронить христианского достоинства. К несчастию, находились и такие, кто предавал веру своих отцов: как свидетельствуют летописи, быть палачами в Орде вызывались именно эти люди.

Дж.Вико писал, что "из семейной власти образовалась гражданская власть и из личного имущества – публичное имущество…". Если заглянуть еще дальше, то гены власти мы обнаружим в дебрях гнездового инстинкта, откуда происходит ее величество Необходимость.

Мы испытываем на себе чью-то власть – с готовностью или нехотя, с удовлетворением или отвращением, – но равно подчиняемся ей. А когда бунтуем против нее, то отдаваясь инстинкту не менее мощному – инстинкту освобождения. В этом мире господствует необходимость, а следовательно, власть – от таблицы умножения до семьи и государства. А поэтому так дорога и свобода, в своем высочайшем полете безумно-головокружительная.

Власть гнездовой-родовой близости сливается с любовной страстью, в которой дрожит все тот же тон необходимости…

Религия и культура, столь многим обязанные исконному гнездовому инстинкту, сакрализуют и облагораживают его, а вместе с ним и власть. Потом что-то из этого присвоят себе род и семья, обычай и закон, логика и государство. Они будут соперничать друг с другом, а побеждать будет тот, кто возобладает большей властью, то есть пробудит в человеческих душах исконный инстинкт.

Вот как понимал гнездовой инстинкт славянофил Ю.Ф.Самарин: "Все эти формы (семейство, род, город, государство и т.д.) различны между собою, но они суть только формы, моменты постепенного расширения одного общего начала, одной потребности жить вместе в согласии и любви, потребности, сознанной каждым членом общины как верховный закон, обязательный для всех и носящий свое оправдание в самом себе, а не в личном произволении каждого. Таков общинный быт в существе его; он основан не на личности и не может быть на ней основан, но он предполагает высший акт личной свободы и сознания – самоотречение".

А вот спустя почти полвека что об этом пишет (в статье "Власть и начальство") К. П. Победоносцев: "Есть в душах человеческих сила нравственного тяготения, привлекающая одну душу к другой; есть глубокая потребность воздействия одной души на другую… Естественное, как бы инстинктивное стремление к нему, огустевая и сосредоточиваясь, ищет властного, непререкаемого воздействия…"

Глубокие слова… В гнезде сочетаются установка на уникальность и инстинкт тяготения, симпатии. В бесконечных искажениях, упрощениях и преувеличениях из этих двух основ вырабатывается чуть ли не все на свете. К примеру, из первого выходит стремление к целомудрию, к независимости, свободе. Из второго солидарность, любовь, власть.

Огромное российское государство никак не желало порывать мифологической связи с гнездом, особенно в монархическую эпоху. Царя нельзя отделить от родовой культуры – он ее позднее дитя. А где род, там и гнездо. В переходе родовой Руси к государственно-монархической была своя историческая логика. Однако царство тянулось к большему – к тому, чтобы оно целиком было гнездом, "единым и неделимым". А для этого разнообразие почвенных гнезд следовало поубавить. Так, в конце концов, появляется русское пространство, где бесконечно повторяются со стороны похожие деревеньки, поселеньица и небольшие города. Они сопротивляются, пытаются отстаивать свою самобытность, и это им до поры удавалось – до советского периода, когда противодействие стало уже смерти подобно.

Государство настолько перенасыщено мифологией, что само уже давно стало мифом, имеющим мало общего с многоэтажным аппаратом начальников, подначальников, служащих и клерков, которые фактически осуществляют государственные функции.

Миф "единства", пожалуй, самый сильный и не доступный трезвому осмыслению – это, конечно, эпигон гнездовой цельности. О политических декларациях говорить не стоит – они у всех на слуху. Но вот такой пример. Перед нами следующий текст: "Ни разнообразие племенного происхождения и обычая, ни разномыслие в деле веры не лишают никакого права быть членом единой семьи русской"; и далее: "Каждый из русских подданных обязан стоять на страже прав Верховной Власти и заботиться о пользе государства… Вот наша конституция. Она вся без параграфов содержится в краткой формуле нашей государственной присяги на верность". Теперь второй текст: "…Государство не механический конгломерат ведомств, а органическое отношение к нему граждан, расценивающих его как свою Землю, Отечество, Родину"; "…Государство – легальный институт конституирования интересов целого".

Первый текст принадлежит М.Н.Каткову и написан в 1869 году, второй мы извлекли из книги В.В.Ильина и А.С.Ахиезера, изданной в 1997 году ("Российская государственность: истоки, традиции, перспективы"). Смеем заметить, что Каткова, знаменитого общественного деятеля и безоговорочного защитника самодержавия, ничто не объединяет с двумя современными авторами, кроме апологии государства.

Государство должно обладать постоянством, иначе его власть поддельная. Человек может надежно и спокойно привязаться к чему-то прочному. Когда -то царя уподобляли Солнцу, ибо оно живет неизменной жизнью, на него можно положиться. Постоянство – один из фундаментальных пралогосов мифокультур.

Мифология государства занимает несоизмеримо большое место в русском менталитете. Вероятно, ни в одной стране миф о государстве не имел такого значения, как в России, и в этом одна из ее особенностей. Пять веков он зрел, наполнялся разным содержанием, пока не дошел до предельно мыслимой черты в советский период: государство в большой мере заменило собой культуру (во всяком случае задавало ей направление и рамки) – не только художественную, но всю жизненную культуру; поглотило народ, переплавив его в детали государственной машины; стало единоличным подателем благ и наказаний; стало хозяином и хозяйством; оно заявило себя посредником между здешним миром и потусторонним, коего представило в виде "светлого будущего". Каждое из этих качеств в той или иной мере присутствовало и в прежнем мифе, но разумная мера все же была.

К Власти имеет отношение еще один трудновыразимый пралогос, который воплощается в огне. Один из смыслов огня – переход, перевоплощение, трансмутация. Еще один, близкий упомянутому, смысл: огонь сплавляет разноприродное. Сошествие Святого Духа на апостолов в виде огненных языков было знаком благословения Божьего, началом земного упрочения Церкви, началом несмешиваемого сближения Церкви небесной и земной. Сожжение жертвенных животных, кремация открывали переход земного в потустороннее ("Как знать, не означает ли обряд кремации надежду на трансмутацию с помощью огня?" – Мирча Элиаде. Азиатская алхимия. М., 1998, с.243). Православие отвернулось от этого обычая, сохранив его для казни отступников (человек должен быть судим по законам своей религии; религия отступника, естественно, нехристианская).

Еще в XIX веке кое-где оставался, имевший дохристианские корни, обычай похищения огня: хозяйка норовила позаимствовать огонька у соседок, особенно на Воздвиженье и Благовещенье, как бы своровать, так как в праздники избегали давать огонь. Загасить очаг враждебного рода, стать единственным обладателем огня – одно из обыкновений родовой культуры. Ибо в огне заключена власть, охраняющая или возвышающая род. Популярный миф о Прометее имеет и такую подоплеку: речь идет о присвоении огня – божественной власти (отсюда и пророчество Прометея о Зевсе, то есть заклятие Зевса; кстати, Прометей принадлежал к поколению прежних божеств). Передача огня людям означала перевертывание всего космического порядка: боги рисковали подпасть под власть людей, разделить с ними власть.

Христианство освящает царство, затем империю. Парадоксально, но советская власть, так ненавидевшая Церковь, приобретала сакральные черты в том числе и благодаря этой ненависти: последовательный гонитель святыни обличает тем самым свою связь с потусторонним, хотя и темным, дьявольским.

Будучи сама по себе сакральна, власть заимствует сакральность и у народа – земли, правдами и неправдами доказывая свою необходимость народу или свое родство с ним. Сначала князья и города с вечевым устройством договариваются между собою и их договор подтверждаем свыше, поскольку и та и другая стороны сакральны. Затем княжеская власть берет верх, присваивая себе и сакральный статус другой стороны, вернее то, что от него еще осталось. В каком-то смысле это можно расценивать, как перевес христианства над язычеством, поскольку сакральность земли имеет слишком много общего с родовой культурой. Царская власть тоже была подкрепляема, пусть и оспариваемым, союзом с землей. Не упустили своего и большевики – не только использовав местные советы, но и обобществив всю землю, то есть сделав ее своею вотчиной. Российская власть последнего десятилетия нашего века также мается поисками источников сакральности – тут и лозунги демократизма, трактуемого у нас в духе народной свободы, и провозглашенный Конституцией высший суверенитет народа, наконец, обеспечение его волеизъявления путем периодических выборов власти – этого древнейшего аналога регулярных жертвоприношений… На Западе высшая сакральность народа уже лет двести как претендует на роль непререкаемой истины. Во времена Великой французской революции она звучала так: "Народная власть не нуждается ни в чем ином, кроме своей наличности, для того чтобы быть всегда законной" (Сийес).

Государственная форма может жить своею собственной жизнью, и меняться без существенного влияния на нее тех людей, которых мы называем правителями, верхами и т.п. Примерно так обстояло дело до конца ХУ века. До этого реальные государственные формы носят на Руси местный, локальный характер. Единое русское государство при св. Владимире или Ярославе Мудром не более чем легенда, придуманная ради круглой цифры – якобы тысячелетия существования "единой и неделимой" России.

В.О. Ключевский со всею определенностью указал время становления новой российской государственности как самостоятельного политического института – это время после Смуты начала XVII века. Последняя же явила не только разлад в верхах, но и общее падение жизненной культуры, а с нею нравственности. И в самом деле: древнерусская культура с ее обычаями, нормами и ценностями уже не властвовала людьми, а новой культуры, даже ростков ее, не было. Поэтому государство первых Романовых пытается охватить не только политические институты правления, но и выстраивать новую жизненную культуру. Церковный раскол XVII века – одно из следствий такой государственной деятельности. Дальше – больше: вплоть до наших дней государство осознает себя устроителем культуры. Это еще одна уникальная особенность России…

В конечном счете на Западе государство было побеждено нацией: "Завоевание государства нацией было во многом облегчено падением абсолютной монархии и последующим новым развитием классов" (Ханна Арендт). Потом место нации заняло гражданское общество, охраняемое государством. В России случилось совсем другое: империя не стала национальным государством, гражданского общества не было и в помине, а к концу нашего века государство стало разваливаться само собою, и только народное чувство самосохранения тормозит этот грозный процесс. Возможно, что именно старая мифология государства еще как-то спасает Россию от хаоса.

Нынешняя слабость жизненной культуры, подмена ее ценностей целями выживания вновь превращает государство в спасителя. На исходе ХХ века странно и грустно читать: "Духовные значения, символы, ценности в лице человеческих поколений, камней церквей, дворцов, усадеб, крестьянских изб, могильных плит, старых рукописей, заветов отцов, – вот государство в форме национального духа" (из книги В.В.Ильина и А.С.Ахиезера). В этом есть что-то паническое…

Есть еще один миф: государство наводит порядок. Порядок – мифологема очень древняя, связанная с пралогосом самостоятельности каждой вещи, каждого элемента Космоса. Всякая вещь должна иметь свое место и каждой вещи должно быть воздано по ее природе (у нас скажут – должна знать свое место). Потому, скажем, хлеб должен лежать выпуклой горбушкой вверх, ножи нельзя открыто оставлять на ночь (железные предметы имеют связь с преисподней), не следует стоять на пороге, негоже носить наизнанку одежду (так изображали нечистую силу) и т.п. При чем тут эти суеверия, скажут нам. Сказка – ложь, да в ней намек… Порядок должен быть естественным, обусловленным сутью вещей и их связями с миром.

Государство же держится совсем другой идеи порядка – насаждает такой, какой ему нравится и отвечает его задачам. Так что порядок порядку рознь. Тут мы снова процитируем А.С. Ахиезера: "Наше общество можно рассматривать как высоко дезорганизованное. Оно несет в себе повышенный потенциал катастрофизма" (с.240). Но – о чудо – появляется государство и каждый сверчок загоняется на свой шесток: "Государство возникло как попытка ответить на дезорганизацию возникающего большого общества собиранием нарастающего социокультурного разнообразия, множества элементов в некоторое организованное единство" (с.329). Вот такая "кибернетика". Да ведь чтобы обустроить "социокультурное разнообразие", не растеряв его по дороге и нечаянно не придушив, государство само должно обладать достаточным разнообразием возможностей – не для искоренения и запрещения, а для цветения и развития, должно иметь вкус, такт и прочие добродетели. Неужто и в самом деле российское государство таково, и где вообще подобные государства обретаются на грешной земле? Разумеется, Россия не может не быть государством. Государством, ловящим преступников, соразмеряющим объем денежной массы, помогающим старым и несчастным, хранящим памятники, надзирающим за соблюдением гражданских прав, обороняющим страну… А "социокультурное разнообразие" пусть само себя пестует и развивает.

Нынче куда ни кинь – везде клин: постоянное столкновение двух мифокультурных образов. Один опирается на мифологию Гнезда, другой на мифологию Индивидуальности – многократно модернизируя их праобразы, искажая, доводя до карикатуры. Само это разделение на два образа похоже на две гримасы одного и того же, ибо идеальное Гнездо соткано из индивидуальностей. Но история историков не знает такого Гнезда, оно известно лишь Священной истории, где оно предстает как Эдем с безгрешными Адамом и Евой – единой Индивидуальностью в ряду многих других равнодостойных ей, от травинки до Эдема в целом.

Идеальный союз индивидуальностей не идет дальше радости взаимопонимания, в котором благодарное восприятие друг друга и ласковая проникновенность не нарушают сущности каждого. Индивидуальности как первичные создания Божьего творения самодостаточны и до краев наполнены жизнью, которую они излучают, затевая игру солнечными зайчиками… Теперь же ключевые понятия в лексиконе культа индивидуальности: использование, "эффективность человеческих потенций", цель и средство, "я всегда прав"…

Мифология Гнезда облачается в ветхие и не раз перелицованные одежды в родовых кланах, семье, трудовых и поместных сообществах, в различных государственных образованиях (перечень, конечно, неполон).

Помимо этого, в связи с нарастающим общим кризисом известных государственных форм, государство будет искать способы всячески укрепить себя. Что кризис суверенной государственности налицо, свидетельствуют распад империй, сепаратизм, терроризм, создание межгосударственных объединений, наконец, неожиданно появившееся убеждение в приоритете прав человека над государственным суверенитетом. Отсюда и неизбежны поиски самоукрепления, а опыт тоталитаризма слишком соблазнителен, чтобы им пренебрегать, тем более что тоталитаризм, как кажется, можно усовершенствовать, переделку же осуществить под анестезией информационного гипноза. Самый подходящий полигон для новых опытов, видимо, Россия или ее регионы и окружающие ее государства.

К слову сказать, отношение государства и культуры намного сложнее той нехитрой схемы, которую мы рисуем. Древние государства, например греческие полисы, Рим, Египет и т.д., мало похожи на государства Нового времени также и потому, что мифокультура древности неотделима от государственноподобных форм. Последние не только не подминали культуру, а, наоборот, составляли ее часть, играя роль искусственного компонента культуры. Другое дело, что этот компонент мог настолько срастаться с естественным, что обе эти стороны не различались, так что все казалось существующим от века, то есть как бы естественным. Этому способствовало и то, что небольшое государство не объедало землю, не давило ее, а физически и духовно держалось ею, проникалось ее утробными токами.

Социальная жизнь, вообще жизнь открывает перед конкретным человеком массу возможностей внутреннего развития, а иногда и внешних проявлений. Социум может быть устроен таким образом, что в человеке будет расти, заостряться и выплескиваться идущее изнутри злое, но может быть и наоборот. Есть, вероятно, люди, натура которых обильно оснащена добрыми задатками, и такие люди берут из социума преимущественно то, что соответствует их натуре, даже способны перемочь плохое в хорошее, а то просто и не замечают дурного. Так и какое-нибудь растение берет из земли и воздуха то, что подходит именно ему.

В любом социуме есть то, что питает доброе и питает злое. Вопрос только, чего в нем больше. В советский период жизнь была так закручена, что злые качества могли процветать вовсю. Тем поразительнее и радостнее было встречать людей идеологически советских, но отзывчивых и сердечных. Но не они делали погоду. Советский режим губил множество душ, поощряя в них злое, особенно если человек дорывался до власти, насильственной и лживой. И еще: зло не только от злого дела, но и от неделания. Если бы имения и церкви не крушили, они бы и сами разрушились – от времени, равнодушия и "да ладно". Сколько же их сейчас по всей России – заросших, разваленных, растасканных… Раз само себя не поновляет, как, скажем, дерево или трава, – так ему и надо. Да и то сказать: имение и сельскую церковь поддерживал владелец, а не крестьянин, для которого, как ни поверни, а было это не своим. Помолиться же на привычно осязаемые иконные лики можно и дома.

Всевозможное использование, насилие и ложь, душевная незрячесть – образы поведения, которые демонстрирует активная часть постсоветского общества на пороге наступающего века, вербуя в свои ряды новые поколения, – таково подлинное наше наследие.

Хорошее, увы, трудно дается людям. Хочется сотворить что-либо благое, а оно тут же просится напоказ, хоть и без свидетелей – перед самим собой, и человек всерьез принимает себя за благодетеля, а бес гордыни докладывает на радость своему владыке о еще одной погибающей душе. Или забота: и как же не заботиться? А тут и подстерегает рогохвостый. Беспокоится человек, переживает за близких – как бы с ними чего не приключилось, ведь кругом столько смертельных случайностей, – а в результате превращается в тварь дрожащую, да не перед Богом, а перед диаволом, который так любит и умеет запугивать. Но, пожалуй, самое трудное – это делать добро, обладая властью. Такое добро, которое и сами подвластные таковым считают, а не то, которое на самом деле только упрочает власть, – твою и тех, кто тебе близок. Печальное знание этой истины приводит некоторых мыслителей к убеждению, что власть порочна по своей сути, психически патологична, что рождена она из звериных инстинктов.

Одним из таких мыслителей был недавно умерший Элиас Канетти, книга которого "Масса и власть" издана у нас в 1997 году. Вот несколько цитат из его книги: "Главнейшим инструментом власти, которым снабжен человек, а также многие животные, являются зубы"; "Зубы – это вооруженные охранники рта. В пространстве рта тесно – это прообраз всех тюрем"; "Все, что съедается, является предметом власти"; "Момент выживания – это момент власти" (не в бровь, а в глаз, – если взять историю СССР и нынешней России); и последняя цитата: "Первый и решающий признак властителя – это право распоряжаться жизнью и смертью… Настоящие его подданные – только те, кто позволит ему себя убивать… Ибо каждая произведенная им казнь добавляет ему мощи". (Как тут снова не вспомнить СССР!).

Какое устрашающее и узнаваемое видение власти и, вместе с тем, какое заблуждение относительно ее истоков! Канетти, будучи свидетелем злодейств ХХ века, писал, что ему удалось "схватить наше столетие за горло". Скорее, оно его схватило и сжало так, что исторгло один лишь ужасающий вопль. Таково восприятие власти совестливым, талантливым, но обезбоженным человеком нашего времени…

Мечта XIX века о твердой и мудрой руке – сильном и справедливом государстве – вскорости была облюбована социалистами, вооружившимися марксистскими афоризмами. Всякие там домоводческие общинки, хрустальные фаланстеры и прочие фантазии "социалистов – утопистов" были оставлены. Государство как беспощадная диктатура – вот что наконец спасет мир. За этот же рецепт не замедлили ухватиться все те, кто был опьянен национальной идеей.

Вскормленное XIX веком скрытное и злобное дитя в следующем веке выросло в мрачное чудище, чуть не покорившее нашу зелено-голубую планету. Власть, перерожденная грехом, никогда раньше не сподоблялась такой дьявольской мощи и металлической красоты. Серая дисциплина партий, белоглазые пролетарские толпы, голоса древних кровей, рубленая тупость "положено – не положено", параноидные вожди – все пошло в дело…

ХХ век, казалось бы, разоблачил змеиную изнанку всеспасающего государства, коммунизма и национально-расовую гордыню. Но что наш уходящий век скрыл от нас, его современников, какой подарок приуготовил для наступающего столетия – вот вопрос… Однако, приходится закруглять нашу тему: начали за здравие, а кончили за упокой. Так ведь и человек: широко раскрывает детские глаза, прозревает разлитую вокруг него благодать, потом пробует свои силы, старается прожить, как хочется, а под конец тело просится к земле, а душа все никак не смирится и порывается куда-то, но является сиреневый ангел смерти и начинается совсем иное.