Нетрадиционно для большинства русский церковных деятелей ведет себя и помянутый выше прп. Иосиф Волоцкий. Он, как редко кто до него, видит в государственной и церковной сферах совпадение стремлений. Еретик, как ему кажется, опасен даже не столько Церкви, сколько государству. Появление совершенно независимой и сильной Московской Руси было для Иосифа не менее дорого, чем независимость Церкви, о чем он постоянно заботился. Поэтому для ограждения государства от опасного влияния еретиков хороши любые или почти любые средства, даже весьма далекие от принятых в русской церковной практике. Чтобы убедиться в том, что это было именно так, обратимся к соборам 1490-1504 годов. На них московский князь, а фактически уже государь многих русских земель, вопреки прежней традиции, впервые берет на себя роль меченосного защитника церкви от еретиков.

Главный вопрос, решавшийся на указанных соборах, был связан с неожиданно открывшимся в Новгороде, а затем и в Москве движением "жидовствующих" и отпадением части духовенства от православия.

Как писал об этих людях прп.Иосиф Волоцкий, они " сотворили много зла, которого ни высказать устами, ни описать словами, ни объять умом, – такую хулу изрекли они на святую животворящую Троицу и на все святыни, и столько осквернений нанесли они святым Божьим церквам, честному и животворящему Кресту, всечестным иконам..."

Таковы были взгляды прп.Иосифа, которые в большей или меньшей мере разделяли и другие авторитетные церковные деятели, в том числе старец Филофей, проповедовавший идею третьего Рима. В дальнейшем – уже, вероятно, после сожжения еретиков-отступников в 1505 году – о мере наказания возникла полемика между прп. Иосифом и князем-иноком Вассианом Патрикеевым, который выражал, видимо, не только свое мнение. Прп.Иосиф как раз приводил указанные выше доводы, а также ссылался на множество примеров из Библии и житий святых. Вассиан же с изрядным обличительным задором приводил контрпримеры и давал им свое толкование.

Вассиан был человеком неординарным и являл собою небезынтересный и для нашего времени тип церковного деятеля. Известно, что в 1499 году вассиан был пострижен по повелению Ивана III в связи с борьбой за наследование великокняжеского престола. Внук Ивана III Димитрий, сначала венчанный по царскому чину (впервые в русской истории), был затем брошен в темницу. А после временного поражения окончательную победу одержала партия второй жены Ивана III – Софии (Зои) и ее сына, будущего великого князя Василия III. Князь Вассиан был тогда их противником, за что и поплатился. Через 10 лет он снова занялся активной государственной деятельностью, но вскоре его неукротимый нрав вновь столкнулся с интересами Василия III, после чего он был осужден за еретичество и в 1531 году умер в заточении в Волоколамском монастыре, основателем и настоятелем которого до своей кончины в 1515 году был прп. Иосиф. Вассиан защищал в свое время великокняжескую позицию в вопросе о монастырских имениях. Стремление приписать ему монашеские добродетели нестяжания и сочувствия к гонимым входит в изрядное противоречие со всею жизнью князя – инока Вассиана, и самый стиль его публицистики, его сочинения выдают в нем натуру слишком бурную и спорливую, чтобы считать его образцом иноческого благочестия.

Предшественники новгородско-псковской ереси, так называемые стригольники, объявившиеся в XIV веке сначала в Пскове, а затем в Новгороде, также сурово преследовались в этих городах: новгородцы их топили в Волхове, а псковичи морили в темницах и казнили. Митрополит Фотий – это было уже в XV веке – даже обратился с посланием к псковичам, где остерегал от казней.

Итак, ХV-XVI века – начало обесценивания древнерусской культуры и укрепление новой социокультурной ценности, которую мы условно назвали интересом. Это, как мы отмечали, интерес частный (семейный, родовой, реже личный), общинный, сословный, государственный. Последний, кстати говоря, понимался дюже разно и розно – отсюда столкновения, к примеру, в боярской среде, царя Алексея и патриарха Никона, царевны Софьи и Петра.

Откуда-то "вдруг" свалившимся и выползшим всевозможным интересам нужно было пройти длинный исторический путь согласования, притирки, сосуществования, а пока этого не произошло, они вступили в повсеместное соударение: полились реки крови, завертелась смута, пронесся по русской земле церковный раскол. В конце концов власть постаралась втиснуть большинство новых устремлений в служение, обязанности и повинности.

Обесценивание старины и противостояние ей новых ценностей, погрязших к тому же в междоусобице, – явление огромное, и оно не могло не выплеснуться жестокими схватками "старинников" и "новолюбцев", царя и бояр, бояр между собою, старой и новой знати, разных слоев населения, церковных деятелей и просто отдельных людей…

Европа, обуреваемая всевозможными интересами с давних пор, чуть ли не с поздней римской эпохи, только с конца XVIII века (в Англии пораньше) вместе с северной Америкой приступает к основательной выработке способов согласования интересов как основы государства. Но лишь во второй половине нашего века эти способы заработали без революционных сбоев, да и то далеко не по всей Европе. В России интересы не столько согласовывались, сколько отсекались или вводились в столь узкое русло, когда об интересе и говорить неуместно. Тем не менее интересы копошатся, барахтаются, ворчат, выходят наружу. Старые святыни, то медленно, то судорожно обмирают, а новые ценности упорно карабкаются на пьедестал, где им не дают скоро обосноваться традиционные мифологемы.

Еще раз подчеркиваем, что интерес это как раз то, что не укладывается в традицию. Соперничество знатных родов было вполне традиционным. Вечевой уклад древнерусских городов также вписывался в традицию, да и по своей организации вече было не способом согласования интересов (если они у кого-то и выделялись), а скорее их навязыванием. Не происходило примирения интересов и на земских соборах XVI-XVII веков – не для того они и собирались. Чаще всего эти соборы нужны были высшей власти для одобрения уже принятых решений, а если и был выбор, то незначительный. На соборах, как известно, правительством (царем) ставились определенные вопросы, на которые следовало дать ответ. Возможность выражения мнений была ограниченной.

Попытки учитывать местные интересы предпринимались в первые годы после Октябрьского переворота через советы, но очень быстро были пресечены.

По нашему мнению, родословная той группы явлений, которые можно назвать интересом, восходит к пралогосу индивидуального. Одна из первых исторических "отливок" этого пралогоса – установка на независимость и выживание конкретного рода. Спустя тысячелетия род в качестве индивидуальности подарит свои установки народу, династии и государству, а потом и отдельному человеку. Затем, получившие одну и ту же установку, они затеят вековой спор, разумеется, с кровью и гигантскими потрясениями. Спор этот – кто имеет больше прав претендовать на индивидуальность, а следовательно, на независимость и сакральный статус своего интереса. Принятый нынче на Западе постулат первенства личного интереса обосновывают христианской религией, социальной философией, экономически и т.д. Но это скорее для самоубеждения, ради уверенности в своей правоте. Реальная же подоплека тут может быть, в сущности, только одна: так исторически сложилось, что именно отдельный индивид в большинстве стран Европы и Северной Америки оказался ценностно выше общества, народа, государства, короля или императора. Ибо все они, больше или меньше, растеряли свой прежний священный статус, растеряли постепенно или в результате социальных катаклизмов.

Исторически сложившееся – довод, думается, самый убедительный, хотя его избегают выкладывать в лоб. Действует этот довод обычно исподволь, при подмоге таких давних трюизмов, как "что сделано, то сделано", "ничто не совершается случайно", "все к лучшему", "колесо истории не повернуть вспять" и т.п. За убеждениями такого рода стоит и еще одна излюбленная максима: современность мудрее и нравственнее древности (а сакральность индивида с его интересами есть завоевание современности). Однако всем этим словечкам и соображениям легко противопоставить всего лишь один факт: в других регионах Земли история сложилась иначе. Правда, апологеты сакральности индивида и тут находят, что возразить: история Запада единственно правильная, определяемая некими историческими законами. Но, кроме слов, за этим утверждением нет ничего серьезного, тут и спорить-то не о чем.

На наш взгляд, ценность догмата о правах человека, независимости индивида и т.п. сейчас может быть бесспорно принята, но просто потому, что власть (общества, президента, парламента, государства) действительно уже не имеет или почти не имеет подлинно священной основы. А поскольку это так, постольку человеку не возбраняется защитить себя от ее посягательств, которые могут быть произвольными и опасными. Для христианина это должно быть очевидно: власть, не имеющая отношения к христианским святыням и не освященная ими, и прикрывающая свои действия ссылками на нужды народа и общества, интересами государства или чего-нибудь еще, – такая власть в глазах христианина не имеет абсолютного авторитета. Он может признать ее верховенство над своими интересами только по своему согласию, в крайнем случае в том, что относится к совместной со всеми другими людьми общественной деятельности.

Что же касается государственного интереса, подмявшего под себя все прочие интересы в старой России, то судить о справедливости или несправедливости этого теперь, на исходе ХХ века, было бы самонадеянно. Взрыв частных и групповых интересов в XV веке, вероятно, был спровоцирован ослаблением княжеской власти, кроме Москвы. Раньше, в уделах, интересы князя и значительной части политически и экономически активного населения в главном совпадали (иначе одна из сторон подчиняла другую: князя изгоняли, знать смиряли или они отъезжали и прочее). Господство Москвы, сначала лишившее удельных князей возможности отстаивания своих интересов, затем обкорнало возможности именитых родов, не говоря уже о "черных людях". Впрочем, интересы знати еще долго (до XVIII века) сталкивались в ограниченной области, где тлело родовое соперничество (например местничество). Потом и этот огонек потух, и любой житель на российской земле превратился в исполнителя государственной повинности или в прямого слугу Государя.

В наше время попытки привить массам россиян вкус к выработке собственных интересов, к атмосфере борьбы за первенство, успех и т.п. выглядят довольно наивно. Что для американца, с пеленок воспитанного в духе конкуренции и отстаивания своего места под солнцем, естественно, на взгляд россиянина выглядит в лучшем случае забавно, а в худшем безнравственно… Но вернемся в русское средневековье.

В удельную эпоху Новгород и Тверь, Псков и Устюг, другие города имели свое, особенное духовное достояние. Теперь им неоспоримо обогатилась Москва. Старинные города – держатели русского православия – к концу XV века должны будут склониться перед новым, отныне уже не только силовым, но и духовно-культурным центром Руси – Москвой. Но ведь Москва еще и властно-церковный центр – центр митрополии. Такое совпадение, неявно содержащееся в предсказании митрополита Петра о Москве (20-ые годы XIV века), вряд ли случайно. Основные линии жизнеутверждения русского народа пересеклись в Москве: отныне она провозвестник новой православной традиции, седалище предстоятеля Русской митрополии, символ Отечества и средоточие военной мощи.

Сподвижник Иосифа Волоцкого Нил Полев в частном письме называет живущего в Москве митрополита, носящего еще официальное наименование Киевского, патриархом, а его святительский престол "Патриаршим престолом всей русской митрополии", Москву же – "столицей – матерью городов". Может быть,это звучало тогда вызывающе, но такие определения были бы вряд ли возможны несколько десятилетий назад.

Итак, конец XV века есть начало новой русской государственности. Она хочет взять под свои державные крылья православное наследие пятивековой христианизации, наследие, без которого она вряд ли состоялась бы. Как и многие государственные образования мира, новое русское государство свое право на существование будет искать в высокой цели, выраженной поначалу только как чувство, как догадка. Русские князья и раньше стояли за веру православную – и в ратных делах, и в устроении внутреннего порядка. Но в этом не было какой-то наперед заданной цели, это была повседневность. Спустя два века Екатерина II уже уверенно заявила, что избрана на престол "для обороны православного закона". Мы напрасно стали бы искать такой чеканной формулы в XV веке и даже в XVI веке. Слова появятся позже.

Есть суровый и простой закон: средства сами норовят стать целями, если эти средства слишком долго и усердно насыщать вниманием и силою. Государство из средства достижения великих целей со временем может превратиться в наивысшую цель. Пример тому – первая Римская империя. Уходя с исторической арены, первый Рим уже ничего не имел за душой, кроме всепоглощающего идеала государства как такового. За два века русской истории такой идеал вполне утверждается на уровне высшей власти. Иван III не решается казнить еретиков, он еще не уверен в праве государя делать это, а при Петре I противник царя – уже не кто иной, как еретик.

Народы ставили разные исторические задачи охранения: достижений культуры, религиозных систем,идеологий; средства охранения были разные, чаще всего – государство. Катаклизмы двух последних веков (XIX – XX) изменили мир. У многих появилось убеждение: а нужно ли вообще что-то охранять, кроме живущих в данной стране людей с их свободой выбирать свой жизненный путь и жить в достатке?

Ныне Россия на перепутье. Всевластное государство или гражданское общество; память веков – музейная или направляющая самую жизнь; навсегда ли умерла древняя духовность или еще жива; нужно ли взывать к возрождению былого или лишь поминать его... Не будем торопиться с самоуверенными ответами, но, может быть, неспешные хождения по Кремлю что-то нам и подскажут.

Наш историк А. А. Зимин писал: "Задумчивая фигура витязя на распутье, который не знает, какую судьбу себе избрать, удивительно точно передает состояние Руси накануне "великой замятни" второй четверти XV века. Это уже потом панегиристы разных родов внушили читателям, что все было ясно и предопределено".

Если бы, воспользовавшись первой московской смутой, ведущей силой русской истории стали в то время Новгород или Тверь, она, русская история, была бы, наверное, более понятной европейцу. Ибо Новгород и Тверь – старые культурно-политические центры, каждый со своими традициями, естественное развитие которых могло в известной мере предопределить последующий путь. Москва же была подобна волшебному сундучку, содержимое которого было неизвестно, а поначалу вообще отсутствовало. Один, покойный ныне, писатель, задира, оригинал и острослов (Абрам Терц- Синявский), изрядно возмутив публику и своих коллег по перу, так писал о нашем несравненном Пушкине: "Он тем исправнее и правдивее поглощает чужую душу, что ему не хватает своей начинки, для него уподобления суть образ жизни и пропитания". По поводу Пушкина можно бы и поспорить, но к Москве начала XV века можно, хотя бы отчасти, приложить такую же нелицеприятную, но с какой-то стороны правдоподобную, характеристику.

Прозрение митрополита Петра о величии Москвы дает плоды ближе к концу XV века; до поры же, в предвкушении плодов, приуготовляемую почву рыхлят и окучивают споры, безответные вопросы, метания и амбиции, и, что для нас особенно важно, идет поиск "уподоблений". Москва будет искать и находить их не только у своих старших братьев, но и поворачивая голову то на Восток, то на Запад. Древние культурно-политические центры так и не смогли смириться с косоликой Ордой, а Москва кое-чему учится у нее, а что-то и копирует. Даже бунт, поднятый против Орды победителем Мамая Димитрием Московским, был предпринят с размахом и непримиримостью, столь характерными для самой Орды. Потом Иван III без смущения повернется к Европе, чтобы немало нужнейшего заполучить и оттуда. Так рождался новый культурно- политический центр Руси. Старшие собратья уже с трудом противились народившемуся, полному молодых сил и желаний, младшему брату, им иногда и невдомек было, чем еще удивит этот молодец, с какого боку зайдет.

А молодец этот удивлял все более. Заимствуя, уподобляясь, беря пример дурной и хороший, Москва выхаживала и свое собственное, оригинальное духовное богатство (подробнее об этом ниже). За всеми действиями Москвы той эпохи стоит неуемная страсть первенства, чуть ли не мания господства. Предзнаменование святого Петра, воспринятое им из сфер нездешних, осуществляется на безжалостных и жестоких путях сего грешного мира. Москва упорно отождествляет себя с Русью, город и страна как бы приравниваются. Так появляется столица. Византийские писатели тоже в каком-то смысле не различали Константинополь и Империю.

Русь не могла быть единой, пока на роль ее политических центров претендовало, хотя бы в потенции, несколько городов. При процветающих Новгороде, Пскове, Твери Русь не могла объединиться вокруг одного правящего центра, соблазненного идеологией бескомпромиссной централизации. Такая идеология просматривается уже при Иване III. Потом пресловутая централизация, как наркотик, будет столетиями одурманивать страну, изничтожая то цветущее разнообразие, которое ей было изначально присуще и держалось до начала Царства. Заметим кстати, что у нас пока не написана систематическая история России именно под таким углом зрения – как история расцвета и гибели местного, укладного, племенного и прочего разнообразия.

Опять же заметим, что единство русских земель и жесткая централизация управления страной отнюдь не неизбежно завязаны общим узлом, пример тому история Европы. Опутавшая Россию столичная власть держала ее в таком состоянии почти полтысячелетия и только сейчас в паутине появились прогалы (возможно, что и временно).

Шестивековая (с IХ по ХV века) Древняя Русь, не спеша и основательно переосмыслив свое дохристианское бытие, жила достаточно цельной мифокультурой, осветленной православным вероучением. Разлады, конечно, всегда были, иначе и быть не может в подвижном, полном энергией организме, но заметную тревогу они стали вызывать к концу XIV века. А впоследствии сбережение и вместе плавное развитие великого древнерусского достояния стало самой насущной необходимостью. Однако так не случилось. В конце концов народ раскололся на яростных сторонников безусловного сбережения и их активных антагонистов. О плавном развитии уже не могло быть и речи, XVII век окончательно поставил крест на этой надежде. Раздираемая сначала страшным междоусобием и разбоем, а затем заполыхавшая скитами страна уже повсеместно нуждалась в начальственном окрике и суровых мерах.

Жизненная культура, в сравнении с древним периодом, так и осталась разломанной и пассивной. Теперь власть не только пыталась замещать ее, но и наложила на нее свою тяжелую руку, подчиняя своему интересу. Последний свободный подъем русского культурного гения, нашедшего выход в художественные формы, был пресечен большевистским правлением. Так мы и дожили почти до конца ХХ столетия…

Но вернемся все же в начало XVI века.

При Василии III вчерне завершается присоединение к Москве земель, потом составивших вместе единый народ, которому было присвоено звание великорусского, в отличие от малороссов и белорусов.

Василий III менее удачлив на дипломатическом поприще, чем его отец. Иван III не начинал боевых действий, пока не были исчерпаны переговорные ходы – явные и тайные. Василий III ведет длительную войну с Литвой, получает удары от казанцев и крымчаков, но окончательно присоединяет Псков, княжество Рязанское и Смоленск, в память о чем строит Новодевичий монастырь.

При всем различии великих княжений Василия II, Ивана III и Василия III, одна проблема (а впору бы сказать – заноза) остается неизменной – это Господин Великий Новгород. Василий II дважды отправляется в поход против этого древнего города, которому принадлежит чуть ли не весь север Руси и ее восточные области, переходящие даже за Урал. Василий II добивается лишь временного успеха, а решающая борьба разворачивается при Иване III: походы, перемирия, казни, выселения... Новгород постепенно смиряется перед Москвой, подчиняется ее силе. Но противоборцы принадлежат одной Церкви, существуют в едином духовном пространстве, где различия не разъединяют, а дополняют друг друга. Это все более осознавалось и с той, и с другой стороны. И так случилось, что последнее слово в объединении русских земель осталось не за Московским князем, не за воинскими ратями, а за святыми Древней Руси.

В 1460 году (а по другим данным в XVI веке) в церкви Рождества Иоанна Предтечи в Кремле был поставлен придел св.Варлаама, и с того времени св.Варлаама "почаша праздновати на Москве". А примерно в это же время – в середине XV века – архиепископ Новгородский Иона возводит первый в Новгороде храм во имя прп.Сергия Радонежского. Но это было только начало. Иван III требует, чтобы мощи св.Варлаама не хоронились под спудом, а были доступны для богомольцев. Он является в Хутынский монастырь и велит вскрыть гробницу. Однако из гроба выплеснулись пламя и дым, так что закоптились стены. Устрашенный Иван III обращается с молитвой к св.Варлааму, чтобы тот упросил Господа устроить царство русское "твердо и вечно в роде и роде до века сынам моим и внукам и правнукам в вечные веки". Варлаам – заступник Новгорода – тем самым признается общерусским святым. Особые отношения со св.Варлаамом будут и у Василия III. Во время трапезы (1517 г.) великий князь "мало воздремав", и вот, ему является св.Варлаам, ходатайствующий за нужды новгородских монастырей. Когда же с той же просьбой пришли в Кремль приехавшие старцы, пораженный Василий "заимел великую веру к Варлааму". Умирая, великий князь примет схиму с именем Варлаама. Почитание св.Варлаама проникает и в народ московский.

В 1521 году случилось нашествие крымцев (Махмет-Гирея) и казанцев (Саиб-Гирея). Василий, отправившийся в Волоколамск собирать рать, чуть не попал в плен и несколько дней прятался в стоге сена. В этот момент оборону Москвы от Махмет-Гирея держал, похороненный потом в Архангельском соборе, "царевич" Петр (крещеный татарин). Однако татары ушли – как думали, по заступничеству Владимирской иконы Божией Матери. Впрочем, изрядно пограбив, взяв огромный полон и вынудив обещание присылать дань. По поводу же вспоможения от Владимирской иконы в народе ходила такая история. Слепой монахине Вознесенского монастыря было явлено шествие святых из Фроловских (Спасских) ворот со святителями Петром, Алексием, Ионою, Леонтием Ростовским. Причем они несли Владимирскую икону. Выйдя на Красную площадь (тогда она, вероятно, называлась Пожаром), они встретили там прпп. Сергия Радонежского и Варлаама Хутынского, которые стали умолять их не покидать Москву. Святители же ответили, что уходят, поскольку Господь не внял их молитвам. Но Сергий и Варлаам, припав к ногам святых митрополитов, не отступали. И вот они все вместе – "едиными усты" – вознесли слезные молитвы к Богу и вернулись в Кремль, осеняя город крестом и с каждением.

В середине XVI века появляется икона Спаса с припавшими к Его ногам прпп. Сергием и Варлаамом. Такая икона есть в Благовещенском соборе в местном ряду у южных дверей. Между рассказанным выше преданием и иконами с таким содержанием есть несомненная связь. На Спасских воротах также появится такое изображение.

О прп. Сергии Радонежском сказано и написано намного больше, чем о каком-либо другом русском святом. Не раз и мы упоминали о нем. И все же не грех помянуть его еще, приведя важные факты из его жизни. А затем мы постараемся с разных сторон уяснить, в чем же состоит его величайшее значение для Руси и России. Сердцем Сергиева богомыслия была Св. Троица. Об этом необходимо рассказать с достаточной подробностью, ибо, по нашему разумению, именно тройческое богомыслие преподобного было достойным венцом древнерусской святости и, одновременно, основой нового русского мирочувствия, прежде всего в землях, испытывавших московское влияние.

Вернемся к преподобному Сергию. Юноша Варфоломей, ставший потом святым Сергием, ушел подвизаться в Радонежские леса вместе со старшим братом, когда обедневшие родители их Кирилл и Марья постриглись и скончались. Не будем гадать, как бы сложилась судьба этой семьи, если бы не расчетливая политика Ивана Калиты: богатые и сильные города прибирать к железной руке, а места невидные обустраивать, присовокупляя к личной собственности членов княжеской семьи. Родители Варфоломея снялись со своего родового имения в некогда славном городе Ростове, спасаясь от калитинских воевод, а обосновались вместе с другими переселенцами в небольшом селении Радонеж, которое великий князь дал сыну своему Андрею меньшому.

На клеймах, обрамляющих фигуру святого на среднике его иконы, можно распознать узловые этапы жизни Сергия, конечно, если знать его житие. Такова композиция и многих других икон до XVII века. Расчленение иконы на житийные клейма и молитвенный средник поколеблется в XVII веке: повествовательный элемент стремится захватить уже все поле иконы, и молитвенное общение с первообразом, т.е. святым, замещается размышлением о событиях его жизни.

Преподобный учил свои иноческие чада не только монашеской жизни – "бдениям и пощениям". Ему был дан особенный дар взирания на невидимую Троицу, дар, полученный, как рассказано в житии, еще до своего рождения: "И когда должны были читать святое Евангелие (в церкви), среди молчания младенец вдруг начал вопить в утробе матери, и многие ужаснулись о преславном чуде. Вторично, пред началом Херувимской песни, внезапно закричал он сильнее прежнего, так что и мать его ужаснулась. Когда же иерей возгласил: "Вонмем, Святая Святым",- в третий раз младенец воскликнул; мать его чуть не упала на землю от страха и трепета и, ужаснувшись, начала плакать. И разошлись все восвояси, и был страх на всех, слышавших сие. Марья же, мать его, с того дня, как было знамение, носила младенца в утробе, как некое сокровище многоценное, как чудный бисер и избранный сосуд", – так пишет Епифаний Премудрый, живший вместе с Сергием "много лет, паче же от самого возраста юности", а себя, как и полагалось, звавший не иначе как "худым и недостойным убогим иноком". Знал же этот "убогий инок" не только Священное писание в изрядном объеме наизусть, но и греческую литературу в подлинниках, и в Византии бывал, и у южных славян. Впрочем, познания такого рода не были чем-то исключительным – ведь в Ростове даже служба церковная совершалась не только на церковнославянском, но и на греческом языке. Труд Епифания почти три века спустя решила повторить императрица Екатерина Великая, взявшись за описание жизни преподобного Сергия. Но в ее жизнеописании почему-то выпали все эпизоды, связанные с чудесами, зато государственное значение деятельности святого изложено обстоятельно. Воистину, как гласит Евангелие, "кесарю-кесарево".

Православная Русь всегда веровала во Св. Троицу, как и весь истинно христианский мир. Но престолы редко освящались во имя Св. Троицы. До XV века, по-видимому, было неясно, в какой день совершать престольный праздник в таких церквах. Была некоторая неопределенность в календарном праздновании Св. Софии – в Киеве и в Новгороде это было по-разному. В древности любой праздник был соотнесен с конкретным событием. Конкретность события, сведения о его месте и времени позволяют отмечать его в определенные дни в календаре. Вряд ли соглашались поминать святого или священные события в какой-то произвольно выбранный день, так сказать, по условной договоренности. Другое дело, что постепенно сведения стираются, остается только имя святого, которое мы поминаем в день, уже неизвестно каким образом связанный с его жизнью или кончиной. Мы, например, уже не знаем, почему празднование Архангелу Михаилу было назначено на 8 (21) ноября. Но епископы Римский Сильвестр и Александрийский Александр (IV век), установившие праздник в этот день, наверняка поступили так не случайно. У нас нет праздников, посвященных "вообще" Христу, Божией Матери, Иоанну Предтече. Все Господские, Богородичные и Предтечевы праздники связаны с тем или иным событием в земной жизни Христа, Богородицы и Предтечи. Святой Дух сугубо прославлялся в праздник Пятидесятницы, когда Он сошел на апостолов (и сейчас так, но не в первый день, а на второй день праздника). Специального дня почитания Бога-Отца нет, поскольку в земной истории непосредственно связанные именно с Ним события неизвестны, или, наоборот, любое событие имеет к Нему отношение. Св. Троица наиболее очевидным образом явила себя в Пятидесятницу и при Крещении Христа в Иордане, где все три Божественные Ипостаси предстали одновременно и нерасторжимо. Заметим еще, что "Троица" – это не просто указание на число Божественных лиц в едином Боге, а само имя Божие, равночестное имени Христа, Св. Духа и Бога-Отца. Подобно тому как Слово Божие есть Христос, "единосущие и нераздельность" Лиц есть Троица. В русской традиции употребляется еще одно имя Божие – Саваоф, живописуемое в виде Старца, однако и это имя не имело и не имеет отдельного дня почитания.

Что же было открыто прп. Сергию в имени, деяниях и иномирном бытии Св. Троицы? Прежде чем попытаться хоть что-то сказать об этом, обратимся к одному из самых почитаемых образов Св. Троицы в старой Москве – известной настенной росписи на паперти Благовещенского собора.

Напротив росписи Благовещения выполненное в середине XVI века изображение Святой Троицы. В России известно несколько способов иконописания Святой Троицы: новозаветная, рублевская, Отечество и ветхозаветная.

Первый тип можно увидеть на восточном фасаде Успенского собора; Отечество – в верхнем ряду его иконостаса; типа рублевской в Кремле нет, а перед нами – ветхозаветная.

Речь идет об известном эпизоде из библейской книги Бытия. "Отец многих народов" Авраам неоднократно беседовал с Богом, но лишь в одном случае Собеседник Авраама представлен в зримом виде и в житейских обстоятельствах. Аврааму явились три путника, с одним из которых Авраам ведет разговор. Авраам угощает их, оказывает почести, понимая, что это явление Господа. Сначала речь идет о Сарре, жене Авраама, которой предсказывается рождение сына, несмотря на весьма почтенный возраст супругов. Затем Авраам узнает, что путники направляются в города Содом и Гоморру, погрязшие в нечестии, а потому подлежащие уничтожению. Но в Содоме живет племянник Авраама, Лот с семейством. Авраам уговаривает Господа спасти Лота с семьей. Путниками было сделано все возможное для спасения Лотовой семьи, но женихи дочерей Лота сами пожелали остаться во своим сородичами, жена его окаменела, не сумев преодолеть привязанности к прежней жизни, а дочери обнаружили потом не слишком высокую нравственность. Впрочем, икона Святой Троицы не затрагивает истории с семьей Лота, в иконе представлена только трапеза путников в окружении Авраама, Сарры и слуги. Настенную роспись, касающуюся Лота и его дочерей, можно увидеть на южной стене (ближе к западной, вверху) Архангельского собора.

По мнению многих христианских толкователей, Аврааму явился Сын Божий в образе "Ангела Иеговы" в сопровождении еще двух ангелов, дабы явить триипостасность Бога. Путники-ангелы вторгаются в земные дела: благоволят праведному семейству Авраама, готовы помочь не столь праведному семейству Лота, наконец, обрушивают огонь и серу на нечестивцев. Но на трапезе они величественны и задумчивы. В их облике сквозит Божественная надмирность. Это парадоксальное сочетание вовлеченности в земную жизнь и внемирности Бога – важная черта христианства, усвоенная и древнерусским сознанием. Стоя перед полустертыми росписями ветхозаветной Троицы, как-то невольно вспоминаешь и знаменитую Рублевскую икону.

В Рублевской Троице бытовые подробности Авраамова гостеприимства опущены. Нет на иконе и самого Авраама с женой. Казалось бы, торжествует только внеземная, горняя нераздельность трех прекрасных Ангелов. Но, проникая в нас, воздействуя на наше чувство, отрешенная от земных тягот, Ангельская Троица взывает к нашему душевному и сердечному опыту, приближаясь к чему-то самому важному и нужному для нас. Небесное освящает земное и в земном раскрывается вечное. Надо, впрочем, иметь в виду, что Рублевская Троица, как и всякая иная подлинная икона, в качестве музейного экспоната не может раскрыться нам во всей полноте. Ибо красота иконы, неотделимая от ее смысла, оживает во всей своей силе лишь в молитвенной атмосфере богослужения.

Традиционную православную культуру Древней Руси венчает XV век, но с окончанием одной исторической эпохи вызревает новая культурная традиция, начало которой положил преподобный Сергий.

Здесь мало сказать об его учениках и последователях, о десятках святых обителей, одухотворивших срединную и северную Русь. Явление преподобного, особенно связанный с ним духовный взрыв, для следующих поколений уже во многом стало тайной. Не замечая ее, выпадение памяти силятся заполнить фанфарами и трубами, подчеркивая государственные деяния смиренного игумена.

Да и в самом деле, что еще можем мы сказать об этом? "Царство Божие внутри вас есть" – не приоткроют ли нам тайну хотя бы эти слова Христа? Благодатное собирание человеком самого себя в молитвенном вознесении ко Св. Троице... Введенное преподобным общежительное иночество, не умалявшее инока... А уже как следствие этого – углубление соборного начала, о котором мы много любим говорить и о котором уже так мало знаем.

Молитвенное прозрение прп. Сергия расширило и углубило русское христианство. В Древней Руси утвердилось понимание Христа как Божественной Личности, Его центральное положение в православном культе. С прп.Сергием в церковное сознание приходит и более глубокое понимание Отца и Св. Духа. Народное воззрение на сотворенность и слаженность природного мира просветляется понимающей верою в Отца как Творца и Св. Духа – Попечителя и Утешителя (который не только утешает, но и утишает нестроения). Появляется чувство человеческой истории: древняя Судьба облагораживается Промыслом. Рождение, творение предполагает конец, развоплощение: ожидание конца мира предварено его Творцом и отныне выступает на первый план. Но отсюда особая роль Великого поста, Страстной седмицы и венчающей Пасхи – Воскресения Христова и начатка всеобщего Воскресения; для верующего после долгого борения со страстями падшего мира и его, верующего, символической кончины на Кресте наступает вселенская Радость. Промысел Божий как важнейшая основа христианства охватывает не только судьбу рода, семьи, индивида, но распространяется на весь мир – видимый и невидимый. Конечность мира – пугающая и спасительная сторона этого Промысла. Но если творение мира в далеком прошлом, то конец мира – ожидаем и чаем, он пронизывает непосредственную реальность, он актуален. Следовательно, "при дверех" и происки антихриста, и всеобщее Воскресение, и Страшный суд, и переход к неувядаемому Царству Божию не только на небе, но и на земле. Св. Троица, так положившая, Св. София как духовный образ Промысла, Св. Пасха – ключ к "последним временам" – это обновленное и углубленное православие, зародившееся прежде всего в московской духовной культуре XV века.

Святой игумен никогда не был ни политиком, ни государственным деятелем, но помогал там, где мог помочь. Об этом хорошо и убедительно пишет Б. К. Зайцев в жизнеописании преподобного. В постижении спасительной для мира тайны Св. Троицы прп. Сергию раскрывалось и значение Церкви, через которую только и совершается спасение "всех и вся". На известной картине А. И. Иванова "Явление Христа народу" Спаситель идет мимо спорящих, насмехающихся, любопытствующих, идет в стороне от говорливой толпы – Он, пришедший спасти этот народ. Церковь – Царство Христово "не от мира сего", а потому ее и не одолевают "врата адовы", которые навсегда были повержены Господом при Его воскресении из мертвых (что хорошо видно на иконах "Сошествие во ад").

В священном иной и здешний миры не смешиваются, но соприсутствуют. Священное – это икона, храм, церковная книга, мощи, крест, святой человек. Но Сам Бог, Сама Св. Троица – это священнейшее. Оно невидимо и для плотских и для духовных очей. Апофатическая вознесенность Бога содержится в Его Триипостасности; мы способны это постигнуть, если вспомним, что троекратность почти во всех культурах означает завершенность, недоступность и власть.

Прп. Сергий понимал Божественную сущность Церкви – понимал то, что отделяет ее от мира и то, в чем она должна ему помочь. Он сумел передать и передает, вероятно, до сей поры свое понимание многим ученикам, стремясь уберечь Церковь от напастей огосударствления и обмирщения. Однако же так трудно уберечь! Кончается одна напасть, приходит другая, а то и вовсе изгоняют христиан из общественной жизни, чем десятилетиями усердно и успешно занималась советская власть…

Празднование Св. Троице, уже где-то ближе к середине XV века, приурочили ко дню Пятидесятницы. В этот день небесная Церковь неприкасаемо вошла в мир; пройдя испытание Крестом и очищение "огненными языками", апостолы тем самым прошли древнейший обряд посвящения, оградились щитом веры и отныне могли проповедовать и совершать спасение людей, "сидящих во тьме смертной".

Подчинение церковной власти государству при Петре I навсегда лишило ее самостоятельной внутренней жизни, а духовное наследие прп. Сергия оказалось выведенным за рамки большой истории. На виду остались (и на том слава Богу!) сугубое празднование Св. Троице, троеперстие и благодарная память о преподобном.

Священные слова и понятия эксплуатируются нынче нещадно, особенно теми, кто озабочен привлечением покупателей, избирателей, да и просто людей малосведущих, но доверчивых. В рассказе А. П. Чехова "Мужики" есть трогательное место, над которым церковный человек вздохнет, а нецерковный усмехнется. Девочка Саша читает Евангелие, эпизод бегства в Египет. И вот: "При слове "дондеже" Ольга не удержалась и заплакала. На нее глядя, всхлипнула Марья, потом сестра Ивана Макарыча". Эти простодушные женщины еще не были отравлены словесным мусором, им была ведома Святая Русь.

Святая Русь – миф, чувство, видение, сказочный образ. Как Небесный Иерусалим из Откровения Иоанна Богослова. Это идеальное Гнездо, в котором можно без опаски довериться друг другу. Святая Русь это невинные старцы в серебряных сединах и мудрые девы, "жены непорочны" и берегущие их мужи в волшебных доспехах. "На неведомых дорожках" Святой Руси следы святых, по стопам которых и мы можем дойти до рая. Но о чем нынче толковать, когда кругом "суеверия", а на деле просто бесчувственность. Как заметила одна деревенская старушка, "теперь уже вся старинушка вышла на небо".

Когда-то жили люди, которые знали, что такое Святая Русь. Одним из таких людей был князь Андрей Боголюбский, властный и воинственный, половец по матери и рюрикович по отцу. Это он привез из Вышгорода под Киевом во Владимир на Клязьме чудесную икону Богородицы, не раз спасавшую Русь. И с ним связано происхождение Боголюбской иконы.

Эти иконы были вывезены из Соловецкого монастыря. На каждой из них изображена в рост Божия Матерь с припадающими к ее стопам монахами, среди которых выделены нимбом святые Савватий и Зосима Соловецкие. Все это, как и следует, происходит на острове, вокруг которого темная полоса воды, а на самом острове мы видим великолепные церкви, и еще по иконе разбросаны условные деревца. Именно так обычно представляют на иконах рай… Иноческая обитель и есть, в известном смысле, иной мир, но в то же время мир здешний. Монастырь – в пограничье. Так не есть ли иноческая Русь образ Святой Руси? Не случайно с XV века Русь стали понимать как единственную в мире истинно христианскую страну, в сущности, остров посреди заблудшего мира.

В Успенском соборе хранилась еще одна памятная для России икона.

Слева от царских врат в местном ряду под изящной сенью – один из списков иконы Владимирской Божией Матери. Привезенная в XII веке из Вышгорода – княжеской резиденции под Киевом – князем Андреем Боголюбским в Северную Русь, икона эта как великая святыня стояла в Успенском храме города Владимира. Андрей Боголюбский не раз брал ее в походы и она прослыла чудотворной. Церковное предание ее автором считает самого евангелиста Луку. Искусствоведы же утверждают, что икона византийская и относится к XI-XII вв. Противоречие довольно типичное: предание приписывает особо чтимым иконам, как правило, более раннее происхождение, чем это делают искусствоведы. Впрочем, точка зрения последних не слишком единодушна и не очень устойчива. Не исключено, что прототипом Владимирской иконы была и в самом деле икона, писанная Лукой, хранимая в Константинополе, и это обстоятельство послужило причиною церковного предания. Следует принять во внимание и то, что древний иконописец отнюдь не считал себя автором иконы – согласно постановлениям 7-го Вселенского собора (787г.) иконописец лишь исполняет то, что установлено канонами и завещано святыми. В житии Киево-Печерского иконописца Алипия рассказывается, как ангелы помогали ему писать иконы. Таким образом, установление авторства с церковной точки зрения не сводится к анализу красок, стилевым особенностям и конструкции доски.

Владимирская Божия Матерь была спешно доставлена , или, как говорили, вызвана в Москву в 1395 году, когда на Русь с юга надвинулись разноязыкие орды Тамерлана. Он был уже в Ельце, но внезапно повернул обратно...Говорили, что причиною тому – приснившаяся ему устрашающая картина шествия воинов во главе с некой грозной женой, а железный хромец был очень чувствителен к подобным знамениям. По убеждению древнерусских людей, означенная икона оградила Москву от татар еще по меньшей мере дважды.

Так она стала почитаться хранительницей России, приобрела государственный статус. В настоящее время икона, принесенная Андреем Боголюбским, в церкви в Толмачах; в музеях Кремля есть несколько чтимых списков с нее, в том числе "Запасная", относимая к началу XV века. Заметим, что список не является копией. Копии святынь вообще никогда не делались, так как это выглядело бы кощунством и колдовством. С этим отчасти связано и негативное отношение в XVI веке к типографиям, поскольку христианская книга также является святыней.

Чтобы понять древнерусское прошлое, следует спросить о нем у тех, кто запечатлел его своими именами. На первом месте тут, без сомнения, князья – рюриковичи, признанные и не признанные святыми, но в любом случае осененные сакральным предназначением. Всем им равно воздавали почести и ко всем обращались за одобрением и помощью и при жизни и по смерти. Уж на что Олег, убийца первых киевских князей, натуральный язычник и вещун, а и его слава сохранилась в веках. Власть есть власть, и минуя ее не понять прошлого.

Потому снова милости просим в царско-княжескую усыпальницу – в Архангельский собор.

Мощи его отца – Даниила – были перенесены в основанный им Данилов монастырь (так названный в честь небесного покровителя князя – св.Даниила Столпника). Старший сын Даниила Юрий вначале был, по-видимому, погребен в церкви Архангела Михаила, построенной еще в середине XIII века, а перезахоронен в первом – Калитинском – Успенском соборе. Провидение благоволило роду Ивана Калиты, построившего и новый каменный Архангельский собор в 1333 году. В течение всего XIV века – первого века расширения и укрепления Московского княжества – московский княжеский стол бескровно переходил к следующему поколению, что было редкостью в ту эпоху. По старинной традиции стол должен был занимать старший в роду. Из-за этого возникал во многих случаях спор между старшим из братьев почившего князя и его старшим сыном. Но после смерти Ивана Калиты единственным его наследником оказывается его старший сын Симеон; когда же он умирает (1353 г.), то почти вместе с ним от мора умирают его сыновья и брат Андрей. Так что, не нарушая древнего обычая, стол занимает сын Калиты Иван. А после его кончины опять-таки остается законный по старшинству наследник Димитрий (Донской). Мирно сложилось и после смерти Димитрия. И только в 1425 году со смертью его сына Василия возникает долгое и кровавое соперничество между внуком и вторым сыном Димитрия – Василием Васильевичем и Юрием Дмитриевичем, а потом и двоюродными братьями – Василием и Димитрием Шемякой. Так в течение XIV столетия удивительное столкновение обстоятельств оградило Москву от междоусобиц и позволило занять ей особую роль на Руси. Что было причиной этого – слепой случай или предсказанный митрополитом Петром промысел Божий?..

Совсем иначе сложились отношения московских князей с соседними княжествами. XIV век изобилует конфликтами между Москвой и Тверью. Дело в том, что род московских князей шел от младшего сына Александра Невского Даниила, в силу младшести и не помышлявшего о великом княжении. Право на последнее по древнему обычаю старшинства бесспорно принадлежало тверскому князю Михаилу, а не Юрию Московскому. Поскольку отец его – Даниил – никогда не владел Владимирским столом, у Юрия не могло быть ни малейших прав на этот стол. Но если и раньше древние обычаи замещения столов не всегда блюли, то теперь, когда русских князей ставил ордынский хан, у потомков Даниила появилась надежда отобрать у тверичей право великого княжения. В орде же прямо говорили, что дадут великое княжение тому, кто даст Орде больше дани.

Вначале верх одержал Михаил, а Юрий заявил, что не желает соревноваться на этом поприще: "Да не гибнет русская земля нас ради". Но когда в 1313 году Орду возглавил новый хан Узбек, соревнование между князьями снова разгорелось. Вновь потерпев поражение, Юрий стал действовать более тонко и наконец добился своего. Михаил был вынужден признать права Юрия, но теперь Юрию этого показалось мало и вместе с татарским отрядом Кавгадыя он вторгается во владения Твери. После победы князя Михаила Тверского над войском Юрия, жена последнего, Агафья, попадает к тверичам в плен и там умирает. Но Агафью в девичестве звали Кончакой и была она ханской дочерью. Не сумел Михаил поладить и с Кавгадыем и другими ханскими воеводами. И вот, вызванный в Орду, он погибает. Привезенное в Москву тело убиенного князя нетленно, и взявшие его тверичи бережно полагают его в своем Преображенском соборе, где отныне будут пребывать святые княжеские мощи. Юрий же получает искомый ханский ярлык, но падает от мстящей руки сына Михаила, Димитрия, вскоре также казненного в Орде.

Решение споров и утверждение первенства силой считалось естественным в ту эпоху. Характерно, что когда-то финалом княжеских похорон было воинское состязание – тризна. Церковная власть еще долго будет накладывать епитимьи на тех, кто "по мертвым дрался". Епископы и митрополиты очень часто выступали третейскими судьями в княжеских спорах, иногда поддерживая одну из сторон, иногда пытаясь их помирить.

Надо сказать, что и древний обычай занятия великокняжеского стола по старшинству в роду уже в XIV веке, если не раньше, теряет свое непререкаемое значение. История человечества – по библейским книгам и древним преданиям, которые излагали все русские летописи, – с ясностью свидетельствовала о том, что многие ее герои одерживали верх, будучи именно младшими в семье или роду: таковыми были царь Давид, библейский патриарх Иаков, сын его – управитель Египта Иосиф. Согласно древнему преданию, Архангел Михаил возглавил все ангельское воинство, оставшееся верным своему Творцу, против восставшего на Бога Денницы – сатаны. Но Михаил, как и прочие архангелы, принадлежит к одному из низших чинов иерархии бесплотных духов (самый высший чин – серафимы, херувимы и престолы). Весьма малозначащим было и порядковое родовое место великого князя Киевского Владимира Святого. Первый пророк и вождь Израиля Моисей был вообще найденышем или, как говорили на Руси, "крапивником". Заметим, кстати, что, согласно преданиям, найденышами были Чингисхан и Навуходоносор, вавилонский царь.

Особая роль младшего и старшего в роду понятна: и тот и другой ближе остальных к предкам (к которым с некоторой условностью относились и еще живые родители); младший незадолго "оттуда", старший вскорости отправится "туда". Общим местом преданий, былин, мифов, историй было также появление будущего правителя или вождя неизвестно откуда или хотя бы из другого племени, из маргинального слоя (очень бедного, отвергнутого рода и т.п.). Все это хорошо известно, а причина аналогичная: человек, оказавшийся выделенным среди прочих, получил свое особенно значимое место неспроста – он близок к потустороннему, как это предполагается в отношении любого чужака, странника, не такого как все. Непрекращающиеся (с XVIII века) старания опровергнуть предание о Рюриковичах или представить их славянами изобличают в старателях такого рода нечувственность к установкам древних мифокультур.

В юго-западной части собора находится гробница серпуховского князя Владимира Андреевича Храброго (1353-1410 гг.), сверстника и двоюродного брата Димитрия Донского. Обладая некоторыми правами на московский великокняжеский стол, Владимир, тем не менее, не посягал на него и исполнял волю великого князя. Лишь в конце жизни Димитрия Донского и при вокняжении его сына Василия, Владимир воспротивился, так как, завещая свой стол сыну Василию, Димитрий явно шел против старинной традиции.

Князь Владимир Андреевич был, как известно, одним из главных героев Куликовской битвы, за что также был прозван Донским: вероятно, именно благодаря его выдержке и полководческому искусству битва была выиграна, когда он налетел на ордынцев из засады. После страшного разорения Москвы Тохтамышем в 1382 году Владимиру удалось разбить его передовой отряд, после чего очередное нашествие пошло на убыль. В 1408 году Владимир Андреевич сумел защитить Москву от Едигея, в то время как великий князь Московский Василий отступил в Кострому. По инициативе князя Владимира в Серпухове было положено начало знаменитому впоследствии Высоцкому монастырю. Первый из храмов этого монастыря заложил по просьбе князя преподобный Сергий Радонежский, пришедший туда, по своему обыкновению, пешком.

Св. Димитрий Донской прожил всего тридцать девять лет. Князь Владимир Андреевич почил в пятьдесят семь лет. Вообще русские князья, как правило, не были долгожителями. К концу XV века можно насчитать около пятидесяти князей и княгинь, канонизованных к общему или местному почитанию (Г.П.Федотов). Жертвенное служение Рюрикова рода русской земле не может не вызвать уважения, удивления и преклонения перед его многовековым подвигом. За двести лет после Батыева нашествия Русь вынуждена была защищаться двести раз, а с IX века до Батыя военное нападение на Русь совершалось в среднем каждые четыре года. Что касается княжеских междоусобий, то причиною их служило не только соперничество среди рюриковичей – "законное" и вольное, – но и ссоры городов, разных областей, групп населения – ведь русский народ, как нечто единое, явил себя в результате длительной истории, пожалуй, лишь в первой половине XVII века.

Оглавление              Глава 14 -продолжение